Мрак тени смертной - [8]

— Мы пришли, — сказал Борис Викторович Савинков, — пригласить вас на партийный суд. Есть ли у тебя, Евно, причина, чтобы не явиться на суд своих товарищей?

Кровь медленно приливала к щекам Азефа. Он оживал, понимая, что слова Савинкова означают отсрочку.

— Борис, — укоризненно сказал Азеф. — Вы знаете меня не один год. За мной нет такой вины, которая заставила бы меня бежать от своих товарищей. Мы вместе ходили по лезвию бритвы, мы с тобой провожали в последний путь своих товарищей. Конечно же я приду на суд!

Савинков немного расслабился. Только сейчас Азеф заметил, что рука Бориса Викторовича по-прежнему лежит в кармане пальто. Сердце Евно екнуло, он-то хорошо понимал, что может находиться в кармане члена боевой организации.

— Пустое, — слегка дрогнувшим голосом сказал он. — Я не боюсь Бурцева и его обвинений. То, что говорит Бурцев, не выдерживает никакой критики, и всякий нормальный ум должен крикнуть: «Купайся сам в грязи, но не пачкай других!» Кроме лжи и подделки у Бурцева ничего нет. Мне остается только надеяться, что суд сумеет положить конец этой грязной клевете!

Савинков смягчился.

— Возможно, Евно, — сказал он. — Мы все знали тебя с лучшей стороны, и не хочется верить, что ты мог запачкать себя сотрудничеством с охранкой. Но в рукаве Бурцева тайный козырь — мы знаем, что он встречался в Германии с Лопахиным.

Говоря это, он не отрывал цепкого взгляда от Азефа.

Азеф постарался спокойно встретить его взгляд.

— Друзья мои, — сказал он. — Я не знаю, что может сказать бывший полицейский, но я по-прежнему утверждаю, что Бурцев — маньяк. Я даже требую суда — ведь моей биографии многие не знают, а коли так, то остается почва для бесчестных манипулирований и спекуляций.

Савинков расслабился и вытащил руку из карманов пальто. Чернов, тенью стоявший подле него, улыбнулся. Увидев это, Азеф понял, что своим хладнокровным спокойствием он выиграл собственную жизнь.

Уже потом после их ухода, Евно начало трясти от страха и ненависти. Он схватил револьвер и выстрелил во входную дверь, потом позвонил Виссарионову, добился у него свидания на явочной квартире, требовал немедленно арестовать Савинкова и Чернова, валялся в ногах, вымаливая паспорт на чужое имя, и добился-таки, что через сутки выехал в Германию под фамилией Неймайера.

— А если бы не выехал? — жадно спросил фон Пиллад. — Ты ведь мог оправдаться? Верно?

— А черт его знает, — чисто по-российски ответил Азеф. — Вряд ли, к тому времени меня крепко зажали.

— Бурцев был опасным врагом? — поинтересовался немец.

— Он был просто занудой, — покачал головой Азеф. — Куда опаснее были мои прежние друзья. Такие, как Савинков, Гершуни, Чернов… Эти бы мне не простили! Слава Богу, что к тому времени уже не было в живых таких народовольцев, как Каляев и Желябов, эти идеалисты гнали бы меня до Антарктиды.

Азеф сидел в кабинете фон Пиллада, и в зарешеченное окно был виден лагерный плац, по которому с метлами бродили тени людей. Лагерный мир был похож на площадку аэродрома, с которого никогда не взлетят «юнкерсы» и «хейнкели», но лишь потому, что бетонная полоса плаца была предназначена для взлета человеческих душ. Отсюда души уносились в вечность.

— Можно задать вопрос? — спросил Азеф.

— Пожалуйста, — фон Пиллад курил, лениво разглядывая глянцевые носки щегольских сапог. Впрочем, вид сапог не вызывал у штурмфюрера особенного восторга, фон Пиллад не привык к форме, его всегда более прельщал цивильный костюм.

— Почему вы так ненавидите евреев? — спросил Азеф.

Фон Пиллад удивился.

— Ты заблуждаешься, — сказал он. — Можно ли ненавидеть стул за то, что он неудобен? Или ненавидеть кочку, о которую ты споткнулся? Вы мешаете жить немецкому народу, ваша смерть — это просто плата за то, что вы стали помехой. Любить, Евно, равно, как и ненавидеть, можно только людей.

Азеф захлебнулся.

— Но мы тоже страдаем, любим, чувствуем боль, — тихо сказал он, исподлобья глядя на немца.

— Фюрер сказал, что все это ваши собственные проблемы, — покачал головой гестаповец. — И боюсь, что отныне вам всем придется с этим жить и умирать. Кстати, о смерти… Вы когда-нибудь наблюдали непосредственные последствия задуманных вами терактов?

— Никогда, — сказал Азеф. — Конспирация требовала, чтобы такие руководители, как я, имели бесспорное алиби где-нибудь вдали от места покушения.

— В этом была ваша ошибка, — резюмировал фон Пиллад, аккуратно притушив сигарету в пепельнице. — Нельзя стоять в стороне. Задумывающие убийство должны быть подобны врачам, вид крови не должен вызывать у них содрогания.

Фон Пиллад имел право говорить так.

Сам он давно не боялся чужой крови, это кровь боялась его.

Стал рабби Исмаил ходить по небу и видит подобие жертвенника подле Престола Всевышнего. И спрашивает он Гавриила:

— Что это?

— Алтарь, — отвечает архангел.

— А какие жертвы приносятся на этом алтаре?

— Души праведников.

— А кто совершает жертвоприношения?

— Великий архангел Михаил!

Выписки из еврейской книги «Хаггада»

Глава четвертая ПРАВА И ОБЯЗАННОСТИ

Репетиция проводилась прямо в бараке.

Хор состоял из изможденных, усталых от ожидания смерти людей, и руководил ими известный Азефу человек, руководитель еврейского хора из музыкального городка Бухенвальда — Гаррик Джагута. Гаррик Джагута стоял, ожидая пока певцы лагерного хора разберут тексты. Все было, как обычно, теноры стояли на своем краю, баритоны занимали свое место, басы чистили легкие чуть позади, за нежными альтами, пению которых с удовольствием внимал сам Господь.