Можайский-7: Завершение - [63]

Наблюдая всё это, Гесс то и дело порывался броситься вперед, но его неизменно удерживал Владимир Львович, которого, в свою очередь, крепко держал Молжанинов.

— Но это убийство! Убийство! — кричал Вадим Арнольдович.

Но крик Вадима Арнольдовича, как, впрочем, и крики погибавшего молодого человека, тонул в захлестнувшем зал гаме. Со своих мест повскакивали все — не только Гесс! Но, в отличие от Гесса, все остальные хотя и покрикивали и повизгивали — особенно дамы, — хранили, тем не менее, нейтралитет и вмешиваться в жуткую расправу не собирались.

Когда всё кончилось, Талобелов отбросил в сторону кочергу и пальцем поманил какого-то здоровяка. Здоровяк немедленно подошел.

— Берите за ноги и понесли!

Подхватив убитого — Талобелов под руки, здоровяк — за ноги, — парочка — убийца и невольный сообщник — поволокла убитого прочь из прохода. Но далеко уволакивать не стала, бросив тело у края сцены: там было достаточно темно, чтобы труп не мозолил глаза, но главное — там труп никому и ничему не мешал.

— Невероятно! — пробормотал Гесс, ладонью вытирая мокрый лоб.

— Это еще цветочки, — отозвался Молжанинов. — Ягодки впереди!

53.

— Княжеский переулок!

— Пуговкин!

— Тридцать тысяч!

— Есть!

— Люблинский переулок!

— Малахова!

— Сорок девять тысяч!

Перекличка шла бойко. Пример Философова охолонил сидевших в зале людей, а вид Талобелова, с головы до ног перепачканного кровью и мозгами несчастного, служил наглядным напоминанием того, что с каждым может случиться — здесь и сейчас, — прояви он излишнюю строптивость.

— Институтский проспект!

— Жженов!

— Тридцать четыре!

Жженов — высокий худой старик, старше, и прилично, самого Талобелова — удрученно вздохнул. Очевидно, названная сумма никак его не устраивала. Однако возражать он не посмел и только потоптался немного, прежде чем сесть обратно в кресло. Весь его вид, выражение его лица свидетельствовали чуть ли не об отчаянии.

— А старичок-то продешевил! — прошептал Гесс, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Он-то что сделал? — спросил, тем не менее, Владимир Львович.

Гесс ответить не успел: его, как это ни странно, опередил Молжанинов:

— Весьма примечательный старичок, смею тебя уверить! У него был внук, получивший от матери — пришлой в семье старика — дачу в Лесном. Хорошую, добротную дачу. Плюс — участок и кое-какой капиталец… Точную цифру не скажу — не знаю, — но всяко больше тридцати четырех тысяч. И вот однажды утром — как водится, спозаранку — дача сгорела. А с нею вместе и внук. Насколько мне известно, расследование по горячим следам поджога не выявило: списали на неосторожное обращение с огнем. Кухарка, мол — деревенская дура, — в растопку керосину добавила: дрова сырыми были и заниматься не хотели.

— Да ты что!

— Дурость, конечно.

Гесс, причудливый извив памяти которого внезапно оживил перед его глазами «нашего князя», ставящего в растопленный камин бутылку с керосином, невольно хихикнул:

— Всякое бывает!

Владимир Львович и Молжанинов, ничего не знавшие о событиях в квартире Сушкина, удивленно посмотрели на Гесса, но от вопросов воздержались. Молжанинов, немного помолчав, только добавил к своему собственному рассказу:

— У внука был собственный сын — еще совсем крошка, лет, если память не изменяет, шести. На даче его не было, поэтому в пожаре он не пострадал. Но уже через неделю и его нашли мертвым!

Владимир Львович поморщился:

— Да этому старику…

— …скорее всего, ничего не будет! — подхватил Молжанинов. — Но, как видишь, определенное возмездие и его настигло: он явно рассчитывал на большее!

— Да что за деньги тут раздают?

— Скоро поймешь!

Владимир Львович хотел сказать что-то еще, но со сцены донеслось уж очень настойчивое:

— Муринский! Я говорю — Муринский! Где вы, черт побери?

Люди в зале переглядывались, как и Талобелов, не понимая, что вызвало задержку. И вдруг с самого заднего ряда донесся истошный женский вопль. Талобелов соскочил со сцены и бросился на крик. Гесс, Владимир Львович и Молжанинов тоже поднялись на ноги и обернулись.

Кричала действительно женщина — средних лет, приятная лицом, аккуратно одетая, но к обществу явно не принадлежавшая. Ее простое происхождение и положение выдавала обувь: женщина выбежала в проход, ее длинная юбка зацепилась за ручку кресла, стали видны ботинки — дешевые, сработанные по устаревшему фасону… такие настоящие дамы не носят!

— Что? Что? Что? — доносилось со всех сторон.

Гесс вытянулся во весь рост, стараясь лучше разглядеть происходившее:

— Там человек… в кресле… Без признаков жизни!

Владимир Львович сокрушенно покачал головой: он был слишком… представителен, чтобы вставать на цыпочки, а без этого рассмотреть что-либо не представлялось возможным: взгляд упирался в спины.

Гесс же видел: Талобелов подбежал к кричавшей женщине, не слишком вежливо отодвинул ее в сторонку, прошел между креслами и склонился над неподвижно сидевшим человеком. Несколько секунд он колдовал над ним, прикладывая пальцы к шее, оттягивая веки и совершая другие понятные Гессу манипуляции, но затем выпрямился и — с задумчивым видом — вышел в проход: к женщине.

— Успокойтесь, милочка! — сказал он, и женщина перестала кричать: как отрезало. — Ничего страшного не произошло.