Можайский-6: Гесс и другие - [18]
По видимости вопрос был обращен ко мне, но на деле — к Молжанинову, и Молжанинов, разумеется, поспешил на него ответить:
«Помилуйте, Сергей Эрастович! Я в такой же растерянности, как и вы!»
«Ах, вот как!» — Зволянский вновь повернулся ко мне. — «Не понимаю вас, Вадим Арнольдович: о чем вы говорите?»
«Я, — мой голос задрожал, но я постарался взять себя в руки, — говорю… — пауза, — что вы, Сергей Эрастович, зачем-то принимаете меня за дурачка!»
Решительно очерченные брови Зволянского выгнулись еще более решительной дугой:
«Вам плохо, Вадим Арнольдович? Вижу, Можайский совсем вас загонял… вот что, мой дорогой, давайте поступим так: прямо сейчас вы отправитесь в участок…»
«Вы хотите избавиться от меня?»
Зволянский — другого слова не подберешь! — вперился в меня своим взглядом и вдруг — и снова лишь на мгновение! — во взгляде этом опять промелькнуло сожаление. Даже, сказал бы я, смесь сожаления и смущения: Сергей Эрастович явно стыдился того, что вынужден был делать!
«Вадим Арнольдович, — четко, но не грубо произнес он. — Я понимаю: дело, по которому вы ведете следствие, важно чрезвычайно. Настолько важно, что и слов-то подходящих нет на то, чтобы ими это дело описать. И важность эта давит на вас, заставляет вас говорить и поступать… необдуманно. И все же: постарайтесь понять».
Зволянский так и сказал: «постарайтесь понять» — без уточнений того, что именно я должен был постараться понять. Но я его понял и сам немного устыдился: нелепо ведь думать, что директор Департамента полиции только из вредности характера станет разыгрывать комедию перед младшим чиновником! Раз уж Зволянский вел себя именно так, значит, у него на это были особые причины. Уважительные, а не склочные. Расчетливые, а не мелочные.
Я, повторю, устыдился:
«Прошу меня извинить, Сергей Эрастович», — не без смущения пробормотал я и засобирался прочь.
«Пустяки!» — немедленно отозвался Зволянский. В его глазах появилась улыбка.
«Я вам точно больше не нужен?»
«Совершенно».
Я пошел к двери, но, почти дойдя до нее, остановился: меня осенила новая мысль:
«Только один вопрос, Сергей Эрастович! Вы позволите?»
Я указал рукой на Молжанинова, показывая, что вопрос будет обращен к нему, а не к самому Сергею Эрастовичу.
Зволянский и Молжанинов обменяли быстрыми взглядами.
«Что за вопрос?»
«Фабрика. Почему сгорела фабрика?»
— Подождите! — Чулицкий. — Так вы узнали причину пожара?
— Да.
— Так что же вы нам головы морочили?
Гесс слегка пожал плечами:
— Нет, Михаил Фролович, не морочил. Просто не договаривал.
— Но почему? Мы тут предположения разные делали, а вы, оказывается, всё это время знали истинную причину!
Гесс вновь едва уловимо пожал плечами:
— Хотел дождаться своей очереди!
Чулицкий посмотрел на Вадима Арнольдовича с изумлением. И вдруг рассмеялся:
— Ну и педант! Можайский! Как только ты с ним работаешь?
Можайский тоже пожал плечами:
— Нормально работаю.
Гесс, ничуть не обидевшись на откровенный намек на его немецкость, просто спросил:
— Так мне говорить о причине пожара?
Чулицкий усмехнулся:
— Да уж, сделайте милость!
— Так вот, — продолжил тогда Гесс, — уже у двери меня осенила идея, и я, чтобы ее подтвердить или опровергнуть, решился задать вопрос.
«Почему сгорела фабрика?» — спросил я.
Зволянский наморщил лоб, соображая, противоречит каким-то его интересам или же нет, если на этот вопрос будет дан правдивый ответ. Молжанинов же широко ухмыльнулся и ответил даже лучше, чем если бы сказал это прямо:
«Долго же до вас доходило!»
«Так значит, это — правда?» — воскликнул тогда я. — «Заклады и распря с Кальбергом тут ни при чем?»
«Нет, конечно!»
«Господа!» — вмешался Зволянский. — «Что это за… беседа?»
«Да полно вам, Сергей Эрастович! — Молжанинов. — Уж в этом-то ничего секретного точно нет!»
«Но ваша репутация…»
«Да какая, к черту, репутация? Я в глазах Вадима Арнольдовича — убийца, мошенник и плут. Подумаешь — фабрика!»
«Тьфу ты!» — сплюнул тогда Зволянский. — «Ну, говорите уж!»
«Да вы же видите: Вадим Арнольдович и сам догадался!»
Зволянский посмотрел на меня из-под легкого прищура:
«Точно?» — спросил он.
«Полагаю, да», — ответил я.
«Ну?» — спросил он.
«Обычная месть: отцу и управляющему», — ответил я.
Зволянский улыбнулся:
«Да уж, Вадим Арнольдович! Эк вы его раскусили, мстительного нашего!»
Я тоже невольно улыбнулся. И знаете что, господа? Почему-то вдруг Молжанинов стал мне симпатичен! Это же надо: спалить собственную фабрику! Не из меркантильных каких-то соображений, а просто ради того, чтобы отомстить за несправедливые решения…
— Если, — Чулицкий, — каждый будет так мстить, Митрофану Андреевичу придется туго!
— Не то слово! — как и Чулицкий, не поддержал моего энтузиазма Митрофан Андреевич.
— А все же, — не отступился я, — есть в этом что-то… величественное!
— Да бросьте, Вадим Арнольдович! — Можайский. — Что может быть величественного в принципе «не доставайся же ты никому?» И потом…
— Что?
— Причину-то поджога вы прояснили, но кое-какая мелочь из вашей памяти выскочила!
— Какая мелочь? — не понял я.
— Страховое возмещение, — напомнил Можайский. — Страховое возмещение за сгоревшую фабрику!
— Но…
— Ваш совсем не меркантильный Молжанинов оказывается на деле куда более рассудительным, чем вам кажется, Вадим Арнольдович! Судите сами: по завещанию он всего лишь не мог распоряжаться делами фабрики, однако сама фабрика, тем не менее, оставалась в его собственности. Управляющий зачем-то ее заложил: возможно дела пошли хуже, а может, понадобился дополнительный оборотный капитал. И вот тогда-то Молжанинов и нанес удар! Заметьте: не раньше, а ведь и раньше — много раньше! — он с тем же успехом мог спалить эту злосчастную фабрику. Если бы, разумеется, он был бескорыстным человеком. Но нет! Пожар возник только после залога! Догадываетесь, почему?
