Можайский-3: Саевич и другие - [23]

Чулицкий подмигнул Инихову, а тот широко улыбнулся в ответ.

— Явились мы в «Аквариум». Так, мол, и так, на генерала напротив ротонды[30] напали, жестоко избили, едва ли не ограбили, морально надругались… видели что-нибудь? Знаете? Слышали? Уточняющий вопрос — когда именно? — заставил нас полюбопытствовать: а что, напротив ресторана постоянно генералов морально насилуют? Обслуга, однако, юмор не оценила; впрочем, мы и сами-то шутили сквозь зубы!

«Нет, ваше высокородие: Бог миловал. Каждый день на генералов не нападают. А вот вечером третьего дня случай один приключился. Двое…»

— Как вы сказали? Двое?

«Да: один — элегантный такой, и второй — ну, сущий оборванец!»

— Мы с Сергеем Ильичом переглянулись: вот тебе на! Не шестеро, стало быть, а только двое? Ах, генерал, генерал… Или, возможно, речь о каком-то другом случае? Но ведь странно: и вечер тот же, и место то же. Нет, вряд ли — простое совпадение!

«Эти двое через проспект переходили и едва под коляску генерала N не угодили…»

— Генерала N? — воскликнул я. — Так вы его знаете?

«А как же, — ответил человек. — Он у нас частенько бывает. Но в тот вечер просто мимо проезжал».

— А те двое?

«Ну…»

— Человек замялся. Я пригрозил ему всеми небесными карами, если он не развяжет язык: ведь видно было, что он узнал молодчиков! Но угрозы не помогли. Тогда Сергей Ильич попробовал подступиться с лаской, но и ласковое обращение ничего не дало. «Да что же ты, мерзавец! — не сдержавшись, закричал я. — За нос водить нас вздумал? Ну так я тебе твой собственный нос живо укорочу!» И — хлоп его ладошкой по…

Тут Михаил Фролович употребил определение человеческого носа, которое в сильно смягченном виде звучит вот так: е******к. Вы понимаете, дорогой читатель, что если уж цензуре подвергается и это определение, то нет никакого смысла заполнять многоточие тем, другим — данным начальником Сыскной полиции!

— Поднялась суматоха. Забегали всякие-разные: кто мокрое полотенце молчуну подавал, кто — ванночку со льдом. В одну минуту нарядный — с богатым набивным узором — пластрон молчуна, сорочка, жилет превратились в непотребное зрелище, начав напоминать одежду мясника на бойне. Разве что фартука кожаного не хватало!

«Вы за это ответите! — держась за разбитый нос, начал угрожать несмышленыш. — Я жаловаться буду!»

— Вы представляете, господа? Он жаловаться будет! И на кого? — Чулицкий хохотнул. — На представителей самого! Понятно, что это нытье вперемежку с угрозами разозлило меня еще больше. Я схватил полоумного за отвороты фрака, оторвал его от земли…

Михаил Фролович мог. Силушкой Бог его не обидел, а природная вспыльчивость, как водится, удесятеряла ее!

— …и, прижав спиной к стенке, заорал ему прямо в его воровато-обиженное лицо: «Молчать! Жаловаться будешь надзирателю на каторге! А до тех пор я тебя в фарш превращу!»

«Михаил Фролович, Михаил Фролович, — поспешил вмешаться Сергей Ильич. — Вы бы поаккуратней всё же. Неровен час, сломаете бедолаге шею: видите, какая она у него тонкая? И куда нам тело прятать? До реки в экипаже тащить? Оно же нам всю обивку замарает! Вот если бы вы не поторопились по носу ему треснуть…»

Инихов, на которого мы все, услышав невероятные подробности, воззрились с изумлением — настолько привычный для нас образ вечно пыхтящего сигарой помощника Чулицкого не соответствовал описанной Чулицким безобразной сцене, — развел, улыбаясь, руками и дал себе труд пояснить:

— Полноте, господа! Это же — старый, как мир, прием: запугать человека до смерти. Психология. Когда непосредственные угрозы не помогают, обращаться следует к угрозам опосредованным, как бы делая вид, что испытуемого и нет уже вовсе. Очень хорошо прочищает мозги обсуждение, например, похоронных ритуалов: на какую глубину копать, учитывая обстоятельства места? Забрасывать или нет могилу опавшей листвой? Стоит ли предварительно снять с пальцев кольца, чтобы по ним — буде труп, паче чаяния, все-таки обнаружат — невозможно было провести опознание? Говорят, — вот теперь по лицу Инихова пробежала тень отвращения, и мы узнали нашего добродушного, как правило, курильщика, — что поразительных результатов можно добиться, если подискутировать о зубах…

— О зубах?! — это уже я.

— О зубах, — подтвердил Инихов. — Существует теория, что зубы человека уникальны, и по ним очень даже можно устанавливать личность. Причем, что в нашем — полицейском — деле бывает важно чрезвычайно, у совершенно изуродованных или испорченных временем останков. Были бы челюсти с зубами, а всё остальное уже и не нужно!

— Но помилуйте! Как же это?

Инихов пожал плечами:

— Я ведь говорю: теория. Взять, например, отпечатки пальцев. В деле опознания трупа толку от них, как от козла молока, если нет картотеки отпечатков или если в картотеке отсутствуют идентичные. Но если есть и то, и другое, опознание много времени не займет. Согласны?

— Разумеется.

— Аналогично и с зубами. В нашей любезной сердцу столице одновременно трудятся без малого три сотни зубных врачей и более ста человек — дантистов[31]. Если каждый из них будет вести подробную карту состояния зубов пациентов с описанием особых примет, процедур — пломбирования, скажем, и если пломбирования, то какого и как… В общем, если каждый из них будет вести такую карту, а сама карта будет стандартизирована, мы сможем создать «зубную» картотеку, обращение к которой поможет опознанию. При условии, разумеется, что найденные и нуждающиеся в опознании останки принадлежат человеку, который при жизни обращался за помощью к одному из упомянутых врачей или дантистов.