Можайский-2: Любимов и другие - [31]

— Понимаете, всё выглядело очень естественно: сугроб, наст… ничем эта заброшенная могила не выделялась на фоне других — таких же заброшенных, таких же ушедших под снег. За исключением одного: пространство вокруг было усеяно мелкими веточками — они под тяжестью ледяной корки отламывались от деревьев и, в конце концов, образовали чуть ли не сплошной настил. Вы понимаете, что я имею в виду? Наверняка вы видели что-то подобное в неприбранных зимних парках.

Все согласно закивали: картина была достаточно ясной.

— А вот на могиле Акулины Олимпиевны веточек не было! Неразобранный сугроб — был. Наст, оледенивший сугроб, — тоже. А веточек не было! Куда же они исчезли? Ведь не могло быть такого, чтобы всё вокруг было ими устлано, а здесь как будто бы ветром их сдуло! — Монтинин облизнул пересохшие губы. — Наст меня обманул. Не подумал я о погоде. Забыл, что и оттепель была, и подмораживало тоже. Выглядела могила нетронутой, но веточки — отсутствие их — говорили ясно: раскапывали уже могилу! Потом забросали, как было, а оттепель с последовавшим морозцем укрыли следы раскопа. Вот только веточек студенты забыли набросать. Или не захотели обременять себя лишним трудом. А может, и не боялись уже, что кто-то заметит.

— А может, — Чулицкий взялся за старое, — были невеликого мнения о наблюдательности того, кто явится вслед за ними!

Монтинин с укоризной посмотрел на Михаила Фроловича, но оправдываться не стал.

Я тяжело вздохнул: во второй уже раз за вечер загадочное обстоятельство объяснялось недопустимо — на взгляд репортера — прозаичным образом. Впрочем, худа без добра не бывает: разобравшись со всеми, всплывшими по мере рассказа поручика, загадками и тайнами, мы могли, наконец, насладиться завершением этого рассказа, сиречь — повествования о великой покерной битве!

Наш юный друг, получив отмашку всего начальства разом — и Михаила Юрьевича, и Михаила Фроловича, и Митрофана Андреевича, — заговорил.

Не знаю, стоит ли здесь, на этих страницах, давать его речь в полном объеме. С одной стороны, эгоистично — в целях экономии — не познакомить вас, читатель, с весьма забавными и даже смешными подробностями. И если мы тогда, слушая поручика, повеселились и посмеялись на славу, то почему же вам теперь не сделать то же самое? С другой стороны, ничего хоть сколько-нибудь важного для дела в рассказанном поручиком уже и не было. А если так, то нужно ли загромождать сугубо деловой отчет пустой фактически, хотя и любопытной болтовней? Пожалуй, что и нет.

Итак, наш юный друг, развернув перед нами картину блестящего карточного подвига, завершил ее вот каким образом:

— И вот сидим мы… то есть, я сижу и мой тезка сидит, тогда как Вася прыгает и сыпет проклятиями, а Лёня кутается в тулуп… сидим мы, в общем, бледные — оба — и настороженные. Смотрим друг другу в глаза, и у обоих пот на лбу выступает. Правой рукой я нащупываю в кармане револьвер, но какой от него прок? Патроны-то в другом кармане! Не знаю, как у тезки, а у меня пересохло в горле. Впрочем, и у него, похоже, тоже, так как, попытавшись заговорить, он сорвался на кашель и был вынужден горло прочистить.

«Поздравляю», — хрипло произнес он.

— Спасибо, — не менее хрипло ответил я.

«И что теперь?»

— Вот и мне интересно.

«Лёнька!» — это уже Вася заголосил. — «Хватай его! Навались!»

— Но Лёня, продолжая кутаться в тулуп, и с места не сдвинулся. Он стоял, обеими руками вцепившись в овчинные отвороты, и смотрел на открытые карты, положенные мною и тезкой на заменявший стол ящик.

«Не может быть!» — наконец, заговорил и он, — «глазам своим не верю! Что же ты наделал?»

— Тезка оторвал свой взгляд от меня и — снизу вверх, повернув и голову — перевел его на Лёню:

«Не рассчитал!»

«Не рассчитал?!»

«Бывает!»

«Бывает?!» — Лёня выпустил из пальцев отвороты тулупа и, согнувшись в пояснице, склонился над Колей. — «Ты проиграл! Всё проиграл!»

«Эй, вы, оба!» — это опять Вася. — «Хватит собачиться! Хватайте его!»

— Но было поздно. Воспользовавшись моментом, я выдернул из кармана шинели руку с револьвером и, так как под нее — правую — удачно попадал мой тезка, именно ему револьверным дулом нанес удар в бровь и лоб. Удар получился смазанным и не сказать, что сильным — не хватило пространства для хорошего замаха, — но тезка, рефлекторно прижав к лицу ладони, буквально слетел с ящика на каменный пол! Левой рукой я ухватил за отворот тулупа полусогнутого Лёню и дернул его, одновременно приподнимаясь, на себя. Лёня, с грохотом разламывая «столовый» ящик, рухнул, сильно ударившись головой. Я же был уже на ногах и смотрел на попятившегося Васю: в руке у Васи сверкнул нож. Да вот телосложением Василий не вышел! Недаром его прозвали «юнцом»; остается добавить только, что «юнцом» он был тоненьким, хрупким, приземистым. Куда ему было против меня, пусть даже и с ножом!

Наш юный друг, на этом месте сделав паузу, расправил плечи и выпятил грудь. Выглядело это чистой воды бахвальством, но никто из нас не стал насмешничать: в конце концов, сразившись так и со столькими, выйдя победителем и в безнадежной игре, и в безнадежной схватке, он имел определенное право немножко побахвалиться.