Можайский-2: Любимов и другие - [21]

Его сиятельство промолчал, не хуже других полицейских зная, насколько — в целом — скверно обстоят дела и с окладами нижних чинов, и с текучестью кадров. Говорить тут было и нечего, как не было слов и в защиту власть предержащих, раз за разом отметавших разумные предложения о повышении должностных окладов.

— Ладно, — подытожил Чулицкий, тоже немного помолчав, — ворчи — не ворчи, а лучше от этого не станет.

— И то. — Его сиятельство был по-настоящему мрачен: не только мрачным своим лицом, но и, по всему было ясно, своим настроением. — С околоточным разберемся. Так что там дальше, Николай Вячеславович?

Наш юный друг, не оставшийся в стороне от общего уныния — нужно заметить, что и оклады классных[26] чиновников полиции заставляют желать лучшего, — вздрогнул, выйдя из тех грустных дум, в которые он было погрузился, и продолжил рассказ.

— Варфоломей оказался весьма находчивым плутом. Осмотрев место падения, он сразу же понял, что никакими обычными средствами зачистить его не удастся. Мести — бесполезно: кровь на широком пространстве пропитала снежный настил. Сгребать снег — тоже: деть его было бы решительно некуда, кроме как в какой-нибудь угол двора, но там он обязательно привлек бы к себе внимание. Подумав с минуту, Варфоломей взял несколько ведер, наполнил их на треть приблизительно водой и поставил греться. Когда вода нагрелась достаточно, он вынес ведра к месту падения и прямо в них начал набрасывать пропитанный кровью снег. Снег тут же таял, воды в ведрах прибавлялось, и стыла она быстро: как-никак, а около пятнадцати градусов мороза было, если смотреть по Цельсию!

— Умен, собака! — Инихов почти с восхищением констатировал несомненный факт. — Мог бы далеко пойти!

— К счастью, уже не пойдет. — Митрофан Андреевич поморщился и попросил себе водки.

Я подал стакан и поинтересовался:

— У него что же: ледяные чушки получались?

Поручик кивнул:

— Вот именно. Но работа отняла изрядно времени. Потребовалось сделать почти два десятка таких чушек, чтобы полностью очистить место падения. Но когда они были готовы, их просто-напросто погрузили в уже ожидавшую коляску барона. В нее же положили и тело гимназиста… Я говорю «тело», но, как ни странно, мальчик в то время был все еще жив! Тезка высказал предположение, что виной тому был полушубок, в который его укутали: он согревал, поддерживая жизненные процессы и продлевая агонию, тогда как находись гимназист просто на морозе, он был бы уже мертв.

— Отчего же они его не оставили на морозе?

Монтинин, задавший этот нелепый вопрос, густо — едва мы все на него с изумлением уставились — покраснел:

— Но ведь с мертвым проще, чем с еще живым! Разве нет, господа?

— Так-то оно так, — Сергей Ильич вынул изо рта сигару и дал себе труд объяснить Ивану Сергеевичу прописные истины, — но пока мальчишка был жив, он продолжал истекать кровью. Сердце, понимаете ли, бьется, вот раны и кровоточат. Студентам же нужно было убраться на месте падения, а как убираться, если кровь продолжает прибывать? Одному лишь Богу было известно, сколько могла продлиться агония, даже несмотря на мороз. И уж точно никто из них, кутая мальчишку в полушубок, не знал и не думал, что уборка займет столько времени. А там уже и смысла раскутывать не было никакого.

— Да. — Поручик, тоже как бы отвечая на вопрос штабс-ротмистра, подтвердил слова Сергея Ильича. — То же самое мне и студенты сказали.

— Ну, хорошо. — Монтинин отступился. — И что же дальше?

Наш юный друг обвел нас взглядом и ответил так:

— Да, в общем-то, уже всё. Гимназиста и ледяные чушки погрузили в коляску, один из студентов уселся на козлы, двое других пристроились рядом с завернутым в полушубок телом, и коляска покатила на дачу Кальберга. Алексей Венедиктович отправился домой. Он был уверен в том, что тело его брата надежно спрячут, и никак не мог предполагать, какой оборот события примут уже совсем скоро. К слову сказать, по дороге на дачу коляску дважды останавливали разъезды конной полицейской стражи…

Мы вновь и дружно посмотрели на Монтинина, но на этот раз Иван Сергеевич не покраснел, а побледнел:

— Господа, слово даю: нам эта коляска не встречалась!

— Но кому-то же из ваших она встретилась! — Чулицкий едва ли не клокотал. — Николай Васильевич[27] будет в восторге!

Монтинин только руками развел.

— М-да… посмотреть на нас — все хороши! — Михаил Фролович подытожил невесело и чуть ли не с яростью. — И только поручик — весь из себя молодец!

Учитывая недавнюю стычку нашего юного друга с начальником Сыскной полиции, результатом чего стала их явная взаимная неприязнь, последние слова Михаила Фроловича вполне могли содержать нехороший и даже обидный подтекст, но все, включая поручика, предпочли его не заметить. В конце концов, господин Чулицкий был совсем недалек от истины: дров — и все — наломали немало, а наш юный друг, хотя и отличился в итоге, проявил себя еще и настолько… гм… легкомысленным, что дал похитить себя прямо от Канцелярии брант-майора!

В общем, невеселое, в целом, получалось у нас собрание, хотя порою звучали и шутки и даже улыбки озаряли лица!

— Как бы там ни было, — поручик снова взял слово, — оба раза разъезды, остановив коляску, не находили ничего подозрительного: изуродованное лицо гимназиста было отвернуто к спинке сиденья, а на разбитую его голову натянута шапка. На сторонний взгляд, укутанный в полушубок гимназист походил на мертвецки пьяного человека, которого его же собственные товарищи спешат доставить домой. Именно так студенты и объяснялись с офицерами, причем правдивость их слов подкреплялась хорошего вида — не извозчичьей — лошадью и респектабельной — отнюдь не дешевой — коляской. Что же до ледяных чушек, то от них избавились, не доезжая еще до Нарвской заставы. Как ни странно, но именно это — избавиться от явно кровавого цвета кусков льда — оказалось самым сложным в путешествии студентов на дачу. Мы вот тут ругаем нас почем зря