Можайский-2: Любимов и другие - [12]

Митрофан Андреевич смерил поручика скептическим взглядом и возразил:

— И чином не вышел, и возраст доверия не внушает!

— Да что с тех чина и возраста? Вон: каждый Божий день и нижние чины в полицейские дома задержанных доставляют. Кому придет в голову чинить проверку? А тут — офицер!

— Так то — в полицейские дома. А тут… — Митрофан Андреевич запнулся, что-то прикидывая в уме. — Куда, поручик? Не на вокзал ли?

Наш юный друг порывисто покачал головой:

— Нет, господин полковник, не на вокзал!

— Гм? — усы Митрофана Андреевича начали приподниматься в параллельную полу плоскость. — Куда же тогда?

— На Турухтанные острова.

— Куда?!

Чулицкий, Инихов и Можайский одновременно вскочили на ноги. Михаил Фролович буквально подпрыгнул к поручику, схватил его за отвороты шинели и заревел:

— На Турухтанные острова?!

Наш юный друг заметно опешил от такой реакции на свои слова и даже не попытался вырваться из цепких рук начальника Сыскной полиции. Он только откинул голову, чтобы лицом оказаться подальше от искаженного гримасой ярости лица Михаила Фроловича.

— На Турухтанные острова?

— Так точно…

— Ушам своим не верю! — Чулицкий выпустил поручика и заметался по гостиной. — Мы тут, спаниели словно, уши развесили, а в это самое время три негодяя, возможно, уходят заливом! Любимов! Ты это нарочно?

Его сиятельство — пока Михаил Фролович без всякой пользы бегал кругами — подошел к телефонному аппарату и взялся за трубку.

Инихов застыл за его спиной.

Монтинин взял поручика под руку и осуждающе спросил:

— Что же ты, братец, а?

Даже я — да, любезный читатель: даже я сам, на которого наш юный друг с первой же встречи произвел самое благоприятное впечатление — нахмурился, ощутив на сердце давление тяжкой длани разочарования.

А сам поручик, совершенно, если будет позволено выразиться именно так, обалдев от резкой к нему перемены, стоял с разинутым ртом и был не в состоянии вымолвить хоть слово!

Можайского соединили, но его беседа с невидимым vis-à-vis вышла на удивление краткой и закончилась немою сценой: его сиятельство положил трубку обратно на рычаг, медленно — отодвинув чуть в сторону Сергея Ильича — повернулся к поручику и, склонив голову к плечу, уставился на нашего юного друга своими улыбающимися глазами.

Чулицкий резко затормозил.

— Что? Что? — Митрофан Андреевич, усы которого уже полностью были параллельны полу, схватился обеими руками за подлокотники кресла и полуприподнялся. — Что?

Его сиятельство, оторвавшись от созерцания поручика, подошел к столу, наполнил стакан и осушил его одним махом. Крякнув и без церемоний — рукавом — отерев губы, он назидательно — всем нам одновременно — заявил:

— Сколько ни живи, а помни: первое впечатление — самое верное!

Чулицкий не понял:

— Что это значит?

Его сиятельство повернулся уже к Чулицкому и уже на него навел свой страшный взгляд:

— А то, Михаил Фролович, что зря мы человека обидели. Пока мы тут, как вы изволили выразиться, подобно спаниелям уши развешивали, Федор Федорович[19] действовал. В общем, взяли его люди нашу дружную, но отнюдь не святую троицу.

И снова Чулицкий не понял:

— Как — взяли? Где взяли? Откуда они узнали…

Его сиятельство — иногда «наш князь» бывает величественным, и настолько, что глаз не оторвешь! — повелительным жестом оборвал начальника Сыскной полиции на полуслове:

— Как взяли? — просто. Где? — в строящейся гавани для угольщиков. Откуда узнали? — да вот он, — его сиятельство великолепным образом, сверху вниз, слегка оттопырив к полу большой палец правой руки, навел на поручика палец указательный, для пущего эффекта чуточку согнув его в фаланге. — Вот он по телефону сообщил. Сам-то он с чемоданом бегать по стройке не мог, а вот людей полковника Тыртова на след направил.

Чулицкий побледнел, потом покраснел, сделал шаг к поручику, остановился и замялся, явно не зная, как поступить. Наш юный друг тоже был в замешательстве: ситуация была не та, чтобы радоваться готовности старшего по званию принести извинения. Да и — видно было — сомневался поручик в искренности порыва Михаила Фроловича. Хотя вот тут — это я вам, дорогой читатель, скажу как знаток — он глубоко ошибался: как раз несомненная искренность вкупе с тягостным осознанием вины руководили в этот момент господином Чулицким.

Михаил Фролович, видя недоверчивость поручика, смутился еще больше, отошел к своему креслу и сел. Достав из кармана платок, он вытер вспотевший лоб и пробурчал:

— Ну, ошибся. Ну, с кем не бывает…

И эти его слова были худшим из всего, что он вообще мог сказать. Ведь именно так и утверждается скверное впечатление, стереть которое уже почти невозможно. Нет, нельзя сказать, что господин Чулицкий — ангел во плоти. Скорее, даже напротив. Однако ни честность его, ни искренность никем и ни разу не подвергались сомнению. А вот теперь — в лице поручика — он приобрел человека, твердо убежденного в его лицемерии.

Впрочем, всё это — частное дело, к делу нашему не имеющее никакого отношения.

Инихов первым задал вопрос по существу:

— Куда их доставят?

— В арестный дом Казанской полицейской части. Можно считать, прямиком к вам. Так что, Михаил Фролович, — его сиятельство — возможно, для того, чтобы сгладить неловкость — обратился, минуя Сергея Ильича, напрямик к Чулицкому, — вам еще предстоит потрудиться.