Можайский-1: Начало - [148]
Михаил Георгиевич сидел за столом, но смотрел в окно. Светать начало недавно, утро еще не давало достаточно света; в сущности, было по-прежнему темно. Разглядеть что-либо через окно не представлялось возможным: Михаил Георгиевич видел только собственное — и части помещения — отражение в стекле.
Мысли доктора ворочались вяло, без энтузиазма. Зато под ложечкой у него сосало, на сердце было холодно, по спине то и дело пробегали мурашки. Михаил Георгиевич был охвачен сильнейшим беспокойством, природу которого он понимал очень хорошо, но доискаться до причины которого не мог.
Природа беспокойства была проста: ни на минуту не сомневаясь в том, что полиция столкнулась с самым чудовищным преступным заговором за многие годы; ни на минуту не сомневаясь в том, что жертвами этого заговора уже пали десятки человек; ни на минуту не сомневаясь в том, что происходит крушение моральных основ привычного миропорядка, доктор не мог отделаться от мысли, что все-таки тут что-то не так. Но если не так, то что же именно? И вот это «что именно не так?» и было той причиной, доискаться до которой доктор не мог.
Михаил Георгиевич не был ни следователем, ни человеком, в обязанности которого входило бы разбирательство во всякого рода тонкостях следственной вообще и полицейской работы в частности. И тем не менее, он, столько всего услышавший на ночном совещании у Можайского; он, сам принявший в этом совещании деятельное участие; он не мог отрешиться от того, чтобы вновь и вновь не возвращаться к тем из вопросов, которые так и остались без ответа. И, разумеется, к тем из утверждений, которые ему, доктору, и сразу-то показались шаткими, а теперь и вовсе не давали покоя своей очевидной — для него — нелепостью.
Несколько раз Михаил Георгиевич, не выдержав сидячей бездеятельности, вскакивал из-за стола и начинал бродить по кафельному полу, то поглядывая на плитки, то на шкафы. Останавливаясь у какого-нибудь шкафа, он рассеянно менял склянки местами, переставлял их, а потом, словно спохватившись, возвращал на исходные места. И снова начинал бродить, а после — садился за стол и либо брался за отданные ему выписки из полицейского Архива, либо, поворотившись, смотрел в окно, почти физически ощущая, насколько медленно и тяжко растекаются мысли.
С поставленной перед ним задачей — постараться узнать, каким же, собственно, препаратом травили несчастных бандиты — Михаил Георгиевич тоже пока не справился. И хотя на совещании у Можайского он достаточно уверенно заявил, что имеет на этот счет кое какие догадки, теперь, находясь у себя, он и в этих догадках сомневался.
Нет, определенные догадки всё же у него по-прежнему имелись, но круг их расширился, а это уже было нехорошо. Отмести какие-то из них и остановиться на какой-то одной ему не позволяла впитанная с учебой добросовестность. Еще в бытность свою студентом-медиком, Михаил Георгиевич от своих учителей усвоил две важнейшие для врача посылки: диагностировать решительно и решительно не диагностировать по слухам. Суть этих посылок заключалась в том, чтобы не оставлять сомнениям места при личной работе с пациентом, но ставить под сомнение всё, к чему он сам не имел прямого касательства.
Вот и теперь, перечитывая одно заключение за другим, Михаил Георгиевич разрывался на части. В одну сторону его тянула корпоративная солидарность. В другую — знание того, с какою порой небрежностью составляются отчеты о вскрытиях. Усугублял ситуацию и личный опыт: лучше, чем кто-либо другой, Михаил Георгиевич представлял себе ту поспешность, ту рутинность, то отсутствие одухотворенной мысли, с какими к вскрытию чаще всего приступали патологоанатомы.
Огромное количество тел, доставлявшихся в полицейские морги и подлежавших исследованию полицейскими врачами, уже само по себе — при крайнем недостатке полицейских врачей — никак не способствовало тщательности и обдуманности. При отсутствии явных признаков насильственного и при этом умышленного характера смерти вскрытие часто — слишком, как теперь понимал Михаил Георгиевич, часто — ограничивалось перечнем повреждений и вытекающим из них заключением. Например: тело найдено под стеной многоэтажного дома на булыжной мостовой; сломаны руки-ноги, разбита голова, разорваны печень и селезенка… где же тут умышленный характер? Нет его: налицо несчастный случай. Или так: вытащили тело из воды; синяков, следов борьбы, удушения и чего-то подобного нет, в легких — вода… ну и Бог с ним, со всем этим: упал бедолага в воду и, не умея плавать, захлебнулся. И ведь справочка рядом лежит, так и подзуживая: личность установлена, по свидетельству жены (мужа, сына, дочери, соседей) отличался (отличалась) неумеренным пьянством. Что же тут еще предполагать, как не злосчастное для погибшего стечение обстоятельств? А если и безличностным оказывался покойник, то наметанный взгляд быстро находил и склонность к пьянству, и нищету (замерз, например, человек в худой одежонке под чьим-то забором зимой), и всё, что еще угодно: благо, естественных пороков и бедствий в нашем мире всегда хватает с избытком.
Столичная статистика смертоубийств — Михаил Георгиевич знал это великолепно — была весьма хороша (при условии, конечно, что подобное определение вообще уместно применительно к такого рода статистике). За минувший, к примеру, год лишь в сорока девяти случаях осмотров мертвых тел был установлен факт смертоубийства: именно эта цифра и пошла в годовой по Градоначальству отчет.
В 1901 году Петербург горел одну тысячу двадцать один раз. 124 пожара произошли от невыясненных причин. 32 из них своими совсем уж необычными странностями привлекли внимание известного столичного репортера, Никиты Аристарховича Сушкина, и его приятеля — участкового пристава Васильевской полицейской части Юрия Михайловича Можайского. Но способно ли предпринятое ими расследование разложить по полочкам абсолютно всё? Да и что это за расследование такое, в ходе которого не истина приближается, а только множатся мелкие и не очень факты, происходят нелепые и не очень события, и всё загромождается так, что возникает полное впечатление хаоса?Рассказывает фотограф Григорий Александрович Саевич.
В 1901 году Петербург горел одну тысячу двадцать один раз. 124 пожара произошли от невыясненных причин. 32 из них своими совсем уж необычными странностями привлекли внимание известного столичного репортера, Никиты Аристарховича Сушкина, и его приятеля — участкового пристава Васильевской полицейской части Юрия Михайловича Можайского. Но способно ли предпринятое ими расследование разложить по полочкам абсолютно всё? Да и что это за расследование такое, в ходе которого не истина приближается, а только множатся мелкие и не очень факты, происходят нелепые и не очень события, и всё загромождается так, что возникает полное впечатление хаоса?Рассказывает брандмайор Петербурга Митрофан Андреевич Кирилов.
Бездомный щенок в обрушившемся на Город весеннем шторме, санитарная инспекция в респектабельной сливочной лавке, процесс пастеризации молока и тощие коровы на молочной ферме — какая между ними связь? Что общего между директрисой образовательных курсов для женщин и вдовствующей мошенницей? Может ли добрый поступок потянуть за собою цепь невероятных событий?
Не очень-то многого добившись в столице, Можайский на свой страх и риск отправляется в Венецию, где должно состояться странное собрание исчезнувших из Петербурга людей. Сопровождает Юрия Михайловича Гесс, благородно решивший сопутствовать своему начальнику и в этом его «предприятии». Но вот вопрос: смогут ли Юрий Михайлович и Вадим Арнольдович добиться хоть чего-то на чужбине, если уж и на отеческой земле им не слишком повезло? Сушкин и поручик Любимов в это искренне верят, но и сами они, едва проводив Можайского и Гесса до вокзала, оказываются в ситуации, которую можно охарактеризовать только так — на волосок от смерти!
В 1901 году Петербург горел одну тысячу двадцать один раз. 124 пожара произошли от невыясненных причин. 32 из них своими совсем уж необычными странностями привлекли внимание известного столичного репортера, Никиты Аристарховича Сушкина, и его приятеля — участкового пристава Васильевской полицейской части Юрия Михайловича Можайского. Но способно ли предпринятое ими расследование разложить по полочкам абсолютно всё? Да и что это за расследование такое, в ходе которого не истина приближается, а только множатся мелкие и не очень факты, происходят нелепые и не очень события, и всё загромождается так, что возникает полное впечатление хаоса?Рассказывает поручик Николай Вячеславович Любимов.
В 1901 году Петербург горел одну тысячу двадцать один раз. 124 пожара произошли от невыясненных причин. 32 из них своими совсем уж необычными странностями привлекли внимание известного столичного репортера, Никиты Аристарховича Сушкина, и его приятеля — участкового пристава Васильевской полицейской части Юрия Михайловича Можайского. Но способно ли предпринятое ими расследование разложить по полочкам абсолютно всё? Да и что это за расследование такое, в ходе которого не истина приближается, а только множатся мелкие и не очень факты, происходят нелепые и не очень события, и всё загромождается так, что возникает полное впечатление хаоса?Рассказывает старший помощник участкового пристава Вадим Арнольдович Гесс.
Третий роман из серии «Кавказский детектив, XIX век». Дом Мирза-Риза-хана был построен в 1892 году возле центрального парка Боржоми и очень органично вписался в городской пейзаж на фоне живописных гор. Его возвели по приказу персидского дипломата в качестве летней резиденции и назвали Фируза. Как и полагается старинному особняку, с этим местом связано множество трагических и таинственных легенд. Одна из них рассказывает про азербайджанского архитектора Юсуфа, который проектировал дом Мирза-Риза-хана.
Второй детектив с участием Николая Александровича де Кефед-Ганзена и Аполлинария Шалвовича Кикодзе. Приключения на Кавказе, в Лондоне, Палестине.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Действие романа происходит в Советской России в 1927 году. В Москву приезжает Мария Шаховская. Она должна отомстить четырём насильникам, исковеркавшим её жизнь. Но что есть месть?
Молодой белорусский историк Мечислав неожиданно находит ценный предмет – серебряную капсулу времен последнего польского короля и великого князя литовского Станислава Августа. Во время плена в одном из своих замков, король спрятал артефакт, поместив в него записку с загадкой, разгадать которую вместе с друзьями, Викой и Владимиром, берётся Мечислав. Им удается выяснить, что монарх был членом организации масонов, но в это время в расследование начинают вмешиваться незнакомцы… Книга основана на реальных фактах.
В книге В. Новодворского «Коронка в пиках до валета» рассказывается об известной исторической авантюре XIX века — продаже Аляски. Книга написана в жанре приключенческо-детективного романа.Аляска была продана США за 7200000 долларов. Так дешево?.. Да нет! — гораздо дешевле, если сосчитать, сколько человеческих жизней, сколько сил стоила она России! А, пожалуй, и не так дешево, если принять в расчет, сколько кроме этих 7200000 долларов рассовало американское правительство по карманам разных «влиятельных» особ, стоявших на разных ступенях царского трона.
В 1901 году Петербург горел одну тысячу двадцать один раз. 124 пожара произошли от невыясненных причин. 32 из них своими совсем уж необычными странностями привлекли внимание известного столичного репортера, Никиты Аристарховича Сушкина, и его приятеля — участкового пристава Васильевской полицейской части Юрия Михайловича Можайского. Но способно ли предпринятое ими расследование разложить по полочкам абсолютно всё? Да и что это за расследование такое, в ходе которого не истина приближается, а только множатся мелкие и не очень факты, происходят нелепые и не очень события, и всё загромождается так, что возникает полное впечатление хаоса?Рассказывает начальник Сыскной полиции Петербурга Михаил Фролович Чулицкий.