Мозг Донована - [31]

Впрочем, мне все вокруг казалось неестественно преувеличенным. Тени громоздились на стенах, словно контуры чьих-то гигантских фигур. Простыня, покрывавшая гипс, вздымалась, как огромная заснеженная гора.

Дженис осторожно поправила ее, чтобы я мог видеть противоположную стену.

Мне было приятно, что в трудную минуту Дженис оказалась рядом со мной. Я бы не возражал, если бы она решила побыть здесь немного дольше, чем положено медицинским сестрам.

Я снова закрыл глаза.

И уже в следующее мгновение меня оглушила жуткая, ни с чем не сравнимая боль.

Гипсовый бандаж вдруг отяжелел, превратился в тонны чугуна, безжалостно сдавившего мое тело. Руки непроизвольно сжались, ногти вонзились в ладони.

— Кодеин! Немедленно!

Если бы у меня были силы, я бы молил Бога, чтобы она поняла меня. Своего голоса я не слышал: в моих ушах стоял какой-то чудовищный гул, поднимавшийся откуда-то снизу, из самого позвоночника.

Я знал, что от этой боли нельзя избавиться, даже лишившись сознания, — она настигает человека всюду, в любом состоянии. Мне некуда было деться от нее. И знание об этом многократно увеличивало мои мучения.

И было еще кое-что, странным образом усугублявшее страдания, — все та же бессмысленная фраза: «Во мгле без проблеска зари он бьется лбом о фонари и все твердит, неисправим, что призрак гонится за ним».

Боль прекратилась так же внезапно, как и началась. Я открыл глаза и увидел Дженис, склонившуюся надо мной. Она губкой вытирала пот с моего лба. Я снова почувствовал себя легко и свободно — появилось прежнее ощущение бестелесности, блаженного парения в воздухе. Ничто не напоминало о перенесенной боли.

Отворилась дверь, в комнату вошел врач. Следом за ним медсестра вкатила столик со склянками и инструментами.

— А вот и мы, — с профессиональной бодростью произнес врач. — Боль еще не прошла?

Он подошел к лампе и стал наполнять шприц морфием.

— Спасибо, в наркотиках нет необходимости, — спокойно сказал я.

Мужчина застыл с поднятой рукой.

— Болевые ощущения не могли так быстро пройти, — каким-то неуместно-назидательным тоном изрек он.

— Я и сам удивлен, — признался я, с недоумением оглядывая собственное тело.

Удивительное дело, но я абсолютно ничего не чувствовал — ни рук, ни ног, ни даже своего поврежденного позвоночника! Как будто от меня остался один только мозг, бесстрастный и сосредоточенный на себе самом.

— Не будете возражать, если я проверю ваши сенсорные рефлексы?

Он осторожно воткнул кончик иголки в мой локоть, но я и тут не испытал боли.

Вообще никакой, как при спинальной анастезии!

— Послушайте, а вы уверены, что диагноз поставлен правильно? — спросил я.

Вместо ответа он с укоризной покачал головой — осуждал попытку подвергнуть сомнению его профессиональную репутацию.

Я закрыл глаза. Мне хотелось хорошенько обдумать, что же произошло со мной. Я слышал, как врач о чем-то шептался с Дженис. Затем скрипнула дверь, в комнате наступила тишина.

Как только он ушел, я попросил Дженис позвонить Шратту.

Она в нерешительности посмотрела на меня, и я повторил свою просьбу.

Через несколько минут моя рука сжимала телефонную трубку.

— Как себя чувствуете, Патрик, — услышав мой голос, обрадовался Шратт. — Дженис рассказала мне о вашей травме.

Дженис стояла у окна, повернувшись ко мне спиной.

— Я хочу задать вам один вопрос, — медленно произнес я, мысленно готовясь к возвращению боли. — Вы не заметили ничего необычного в деятельности мозга? Я имею в виду не все время, а только последние сорок восемь часов.

Он ответил не сразу.

— Видите ли, Патрик… — наконец сказал он. — Мне не хотелось расстраивать вас, пока вы не совсем оправились, но складывается впечатление, что у него сильный жар. Не понимаю, почему он так ведет себя. Температура то резко поднимается, то падает — это когда он засыпает.

Внезапно боль обрушилась на меня с удвоенной силой. Мне показалось, что я не вынесу ее. Она пронзила каждую кость моего тела — даже череп, от висков до затылка. Его как будто распирало изнутри.

— Разбудите мозг, — закричал я. — Ударьте по стеклу! Напугайте его! Не давайте ему спать!

Телефонная трубка выпала из моей руки. Я до крови закусил нижнюю губу.

Дженис метнулась к звонку, но боль уже затихала.

Мне удалось нашарить трубку и поднести ее к уху. В ней снова послышался голос Шратта:

— Патрик, мозг проснулся. Во всяком случае, вижу свет лампы.

Последовал какой-то шорох, затем:

— Почему вы попросили его разбудить?

Я откинулся на подушку. Мне хотелось поделиться со Шраттом своим открытием.

— Когда он не спит, ему передается моя боль, — осторожно проговорил я. — Слышите? Мозг перенимает ее у меня! Думаю, он каким-то образом получил доступ к моему гипоталамусу, и теперь переживает все процессы, происходящие в нервной системе. Это поразительно! Донован живет ощущениями моего тела! И все больше захватывает его — если раньше он контролировал только двигательные рефлексы, то теперь управляет областями мозга, отвечающими за болевые реакции.

Шратт дышал так тяжело, что даже я это слышал.

— Если дело и дальше так пойдет, — сказал он, — то скоро он завладеет вашей волей.

— Ну и что? — стараясь говорить беззаботным тоном, произнес я. — Мало ли людей пожертвовали своими желаниями ради науки?