Моя жизнь в жизни. Том 2 - [166]

Раскол бывшего Союза писателей произошел чисто механически, разведя всех своих членов в разные клетки всего лишь по принципу элементарной биологической совместимости. Стало вполне очевидно: люди определенного творческого потенциала, близкие по духу, по общему уважению к непреходящим демократическим ценностям, чуждые групповой борьбы и почти зоологической злобы, одолевшей прежних собратьев по цеху, должны объединиться — хотя бы ради того, чтобы не чувствовать себя одинокими в труде, который по самой своей сути обрекает их на одиночество. Ничего лучшего, чем ПЕН, придумать для этого было нельзя: готовая структура, сразу же приобщающая каждого в отдельности к единой, мировой писательской семье. Для того, чтобы наш ПЕН стал таким, а не каким-то иным, стоило потрудиться: жизнь сразу обрела какой-то возвышенный смысл, и мне не хотелось над этим своим ощущением подтрунивать и иронизировать.

Уже на первом нашем общем обеде (тогда членов ПЕНа было не больше сорока человек) Семен Липкин произнес тост, в котором выразил то, что отвечало моим мыслям: «Я полвека в союзе писателей, и вот впервые, оказавшись в писательской среде, на собрании и за общим столом, не должен ни про кого спрашивать: „А кто это такой?“ И не должен себя чувствовать на чужом пиру. Спасибо тем, кто сумел создать такую обстановку».

Эта обстановка пришлась по душе не всем. Следуя своим шаблонам. Союз писателей поначалу назначил членами ПЕНа тех, кто входил в привычную обойму, — идейные разногласия в расчет не брались и тогда еще вроде бы не существовали. Но иные почувствовали свою неуместность в чуждой, ненавидимой ими компании и сразу же объявили о выходе из организации, в которую по сути и не вступали. Они заслуживают за это не упрека, а благодарности. Так мы освободились от Василия Белова, Юрия Бондарева, Валентина Распутина — тех, чьи последующие публичные выступления находились в кричащем противоречии с Хартией международного ПЕНа. Позвонил Солоухин, сказал: «Вычеркни меня из вашего списка, только без шума. И вам, и мне так будет спокойней». Ушел Залыгин, сказав: «Ни в каких организациях состоять не хочу». С тех пор пресса определенного направления именует нас «русским центром» (в кавычках) и относит к «передовому отряду жидомасонства», имеющему лишь одну глобальную цель: извести на корню всю «истинно русскую», национальную литературу.

Создание нашего центра встретила в штыки и «все подвергающая сомнению» высоколобая демократическая пресса. Та тотчас объявила ПЕН сборищем страшно далеких от народа, чванливых снобов, решивших замкнуться в своем элитарном кругу и просто-напросто возмечтавших о заграничных поездках: такие путешествия еще не стали тогда привычной частью нашего повседневья, доступными миллионам людей. Читать этот завистливый и высокомерный бред было не столько противно, сколько смешно.

Один непререкаемый прокурор и судья (в совсем недавние советские времена он был цензором Главлита) печатно изъяснялся, к примеру, вот так: «В литературной среде основание своего домашнего ПЕН-центра было воспринято как очередной пароксизм союзписательской борьбы за место под солнцем, как очередная попытка формирования новой номенклатуры, принципиально независимой от „гамбургского“ эстетического счета».

Каково реальное содержание этого глубокомысленного набора слов? Что за «литературная среда», если только речь не идет о Бондареве или Белове, так глумливо «воспринимала» создание Русского ПЕНа? Пароксизмом чего является эта, ничем не прикрытая, злоба? Зависти? Некомпетентности? Творческой импотенции? От какого такого, пусть даже сверхгамбургского, «эстетического счета» свободны Аверинцев и Данин, Вяч. Вс. Иванов и Померанц, Астафьев и Войнович, Ахмадулина и Мориц, Кушнер и Рейн, Аксенов и Коржавин, Гаспаров и Давыдов, Битов и Евтушенко, Улицкая и Маканин, Искандер и Пелевин, Соснора и Вознесенский, Лисянская и Липкин — для завершения моего риторического контрвопроса пришлось бы полностью привести весь список членов «домашнего» ПЕНа. Кому же еще, если не им, можно предъявить у нас гамбургский счет? В какой пароксизм впали уже, к несчастью, ушедшие Лидия Чуковская, Олег Волков, Дмитрий Лихачев, Булат Окуджава, Лев Копелев, Владимир Дудинцев, Лев Разгон, Борис Можаев, Владимир Соколов, Юрий Коваль, Роберт Рождественский, Владимир Лакшин, Израиль Меггер, Вячеслав Кондратьев, Михаил Дудин, Марк Галлай? И что вообще можно сказать про высокомерного газетного автора, который, любуясь своим остроумием, презрительно именует отечественных и «забугорных» (его выражение) членов ПЕНа (среди них самые крупные писатели современности) «виртуозами пера и клавиатуры»?

Под такое вот улюлюканье не только этого критика, но и многих его коллег наш ПЕН продолжает существовать и кое-что делать. Число его членов за десять лет достигло двухсот человек, а очередь впавших в пароксизм и рвущихся в номенклатуру, то есть, попросту говоря, имеющих желание войти в его состав (это очень непросто), растянулась на годы. Созданы петербургский, сибирский и дальневосточный филиалы. При поддержке Русского центра образован центр Татарский.