Моя жизнь с отцом Александром - [14]

Александр много и с увлечением занимался, и его учитель, профессор Антон Владимирович Карташев, заверил его, что после окончания института его попросят остаться там в качестве преподавателя.

Я помню, как бесконечное число раз ходила в Сорбонну и обратно. (Кто бывал в Париже, вероятно, представляет себе расстояние между Монмартром, где мы жили, и Сорбонной.) Иногда мы даже шли пешком до дома моих родителей в Кламаре. Транспорт был дорогим, да его почти никогда и не было в те военные годы.

И я помню, как мы сидели в подвале нашего дома (районном официальном бомбоубежище, в которое мы спускались во время воздушных налетов) после тоскливого, страшного, несколько раз повторявшегося сигнала воздушной тревоги. Дрожащая, сонная, прижавшись к Александру, я повторяла одно и то же: «Хвалим Тя, благословим Тя, благодарим Тя, Господи…»Полная темнота, сырой подвал… После рождения нашей дочери Анны во время бомбежек мы брали ее с собой, конечно, но тогда уже все мое внимание было обращено на нее — я улыбалась ей, обнимала ее, чтобы она не почувствовала, как нам страшно.

Помню, как я открывала окно и любовалась видом на крыши старых парижских домов. Мы жили в очень старом, довольно ветхом здании, в крошечной квартирке, с кухней в один квадратный метр, туалетом… где мы должны были держать дверь открытой, чтобы иметь возможность сесть! Не было ни горячей воды, ни отопления.

Пока же мои занятия требовали от меня все больше времени, приближались экзамены, а меня постоянно мутило. Александр же каждый день узнавал что — то новое, перед ним открывался огромный новый мир. В институте были прекрасные профессора, и они вдохновлялись, наслаждались общением с жадным до знаний молодым человеком, полным новых идей, энергичным и счастливым. Выходные дни мы проводили у моих родителей в Кламаре и там ходили в церковь, а потом возвращались в Париж в свою крошечную квартирку — пока не наступило время рожать.

Помню, как я складывала гирлянды на своем огромном животе, когда 7 января 1944 года украшала в Кламаре рождественскую елку. А10 января, дома, появилась на свет наша Аня. У нас была акушерка, был огромный ящик со всякими медикаментами, но рядом нигде не было больницы, да если бы и была — мы не смогли бы до нее добраться из — за отсутствия транспортных средств. Роды продолжались двадцать шесть часов, пока в 12.30 пополуночи мы наконец не увидели нашу девочку. Конечно, никакой анестезии не было, и я до сих пор считаю безумием, что мы не пригласили врача.

Помню, как, еще беременная, я ехала куда — то на поезде. Большая часть сидячих мест предназначалась немцам, остальные же были забиты пассажирами. Я была близка к обмороку и тихонько опустилась на одно из «немецких» мест. Высокий и красивый немецкий офицер подошел ко мне и сказал на безупречном французском: «Мадам, это место занято». Помню радость, которую я испытала, встав (с трудом!) и гордо продемонстрировав свой огромный живот. Офицер был раздавлен, умолял меня сесть, но я не хотела доставить ему это удовольствие и ответила по — немецки (я учила этот язык пять лет, да и помнила немного еще с детства): «Bitte sehr, садитесь на здоровье!» Представьте себе ликованье, смех и ободряющие улыбки остальных пассажиров!

А вот еще одна поездка на поезде в военное время. Мы приближаемся к станции, все пассажиры уже вышли из вагона, и я вижу рядом с собой на сидении довольно большой сверток, завернутый в газету. Я заглядываю в него и вижу свежее сливочное масло — килограмма полтора! Это же целое сокровище! Дома мы сразу развернули пакет и попробовали масло. К этому времени мы уже очень давно не видели и не ели сливочного масла. Вероятно, какой — то пассажир вез его из деревни, но испугался, приметив на платформе немецкого солдата или полицейского. Торговля на черном рынке вела тогда прямиком в тюрьму. Вспоминая об этом дне, я поражаюсь своей беспечности и прихожу в ужас от своего рискованного поступка. Но я вспоминаю также и чудесный вкус этого масла.

Как я уже писала, наша Аня родилась дома и сразу же была окружена любовью бабушек и дедушек. Я с удовольствием оставалась в постели и позволяла маме помогать мне с ребенком — с кормлением, пеленанием, укачиванием и разрешением бесконечных вопросов, возникающих при появлении младенца: не голодная ли она? срыгнула ли? не пора ли будить? и т. д., и т. п. Мой юный муж был гордым и любящим отцом, он не замечал никаких трудностей, а просто радовался красоте нашей новорожденной девочки. Я до сих пор уверена, что она была самым красивым младенцем на свете. А я видела в своей жизни много младенцев!

Через несколько месяцев после рождения Ани я поняла, что снова беременна. Но в нашей парижской квартирке не было места для второго ребенка! И мы переехали в деревню под Парижем, L'Etang la?Ше, где сняли «избу» — деревянную хибарку с удобствами на улице, одним краном с холодной водой, примитивной печкой, топившейся дровами и постоянно дымившей. Лето было прекрасным, осень — красочной, но зимы были трудными. Мы мерзли, голодали и — ждали второго ребенка. Сережа родился 12 апреля 1945 года, в доме моих родителей. Появился на свет он всего через два часа от начала родов.