Моя жизнь с Драйзером - [45]

То, что Вы сумели с такой точностью и эффективностью претворить в жизнь предложенный Вам план, преодолев все препятствия, на которые неизбежно наталкивается любой обыкновенный гражданин, ясно доказывает, насколько важно, чтобы пост президента занимал человек с крупным административным талантом, и какую исключительную ценность он представляет для страны во все времена и особенно в периоды крайнего напряжения или каких-либо перемен.

Приношу Вам свою глубокую благодарность. Вы сделали то, что я всей душой хотел бы сделать для Вас.

Искренне преданный Вам Теодор Драйзер.

Перед отплытием в Америку Драйзер поехал в Уэлс навестить Джона Коупера Поуиса, жившего в Корвене, в Мерионет-шайре. Он сообщал мне из Корвена, что это посещение доставило ему много радости, и описывал чудесные прогулки, которые они совершали вдвоем по лесам.

Проезжая через Лондон, Тедди посетил Рэдингскую тюрьму и на стене камеры, где когда-то был заключен Оскар Уайльд, написал следующие стихи:

Дух свой с парусом скрепи,

Ветер призови,

К сводам Рэдингской тюрьмы

По волнам плыви.

Здесь погиб плененный ум -

Весть ему я шлю:

«День придет, и мы с тобой

Будем жить в раю!»

Тем временем я находилась в Голливуде; моя идея создать киносценарий о жизни Поля Дрессера встретила там самый лучший прием, но продать сценарий и довести дело до конца оказалось нелегкой задачей. В это время кинопромышленность переживала период реорганизации, и это затягивало деловые переговоры. Я решила поехать в Портленд и погостить несколько месяцев у матери, пока в Голливуде не установится более или менее нормальное положение. Туда в ноябре 1938 года ко мне приехал Тедди, проделавший путь из Нью-Йорка в Портленд специально для того, чтобы сказать мне, что ему хочется совершенно изменить образ жизни, упростить его и ограничить себя самым необходимым. Он сказал, что устал от сложностей нью-йоркской жизни и уверен, что, если я соглашусь следовать за ним, мы могли бы начать новую жизнь, поселившись в Калифорнии.

Я согласилась, и 3 декабря 1938 года, когда жара в Калифорнии достигала девяноста трех градусов по Фаренгейту, мы вернулись в Лос-Анжелос. Прежде всего, мы решили найти себе подходящую, но недорогую квартиру, что по тем временам было довольно трудно. Тедди хотелось жить в Глендейле, где восемнадцать лет назад началась наша совместная жизнь. Поэтому, когда нам попалась небольшая квартирка с уютным двориком на Лоррэн-авеню, неподалеку от домика, в котором мы жили когда-то, мы сняли ее не задумываясь.

Тедди возобновил работу над «Формулами, которые называются жизнью», но он не мог оставаться равнодушным к тому, что происходит в мире,- к неустойчивому экономическому положению в Европе, угрозам диктаторов, плачевному положению голодающего населения Испании, роли, какую играла Британская империя в международных делах,- и предпринял турне по Тихоокеанскому побережью, выступая с лекциями в городах.

«Международная обстановка в настоящее время сложилась так, что я не помню, чтобы мне приходилось слышать или читать о более угрожающем положении,- говорил он.- Не может быть сомнений в том, что надвигается война. И самое печальное – это то, что Соединенные Штаты к войне не готовы. Наш народ ходит в кино, танцует фокстрот и читает юмористические журналы, вместо того чтобы готовиться к обороне в случае международного конфликта».

«Пробудитесь же, будьте готовы к войне! Пора покончить с благодушием!» – предупреждал он людей всюду, где ему приходилось бывать1.

Однажды в Окленде в ответ на вопрос о том, что он думает о жизни, Драйзер сказал:

Прежде я считал, что жизнь жестока, несправедлива, опустошительна, а счастье – только иллюзия. Быть может, таким представлением я был обязан окружавшей меня с юности обстановке. Я считал несправедливым, что мои родители должны были уплачивать церковную десятину, в то время как у нас в доме не было даже картофеля. Когда я был в Нью-Йорке репортером, меня возмущало то, что считалось самым важным в газетной работе: жадный интерес ко всему нездоровому и сенсационному в жизни богатых людей. Когда я пробовал писать о страданиях угнетенной бедноты, меня поднимали на смех. Я бросил газетную работу и стал писать о социальной несправедливости. Я выдержал упорную борьбу. Из нее я вышел не озлобленным, но морально подавленным.

А когда его спросили, не религии ли он обязан переменой во взглядах, он ответил:

Религия? Да пропади она пропадом! Нет, не религии я обязан, а чему-то другому, что заменяет нужду в религии. Лет десять назад я решил заняться самообразованием, ибо в юности проучился в колледже всего один год. Я стал заниматься науками, изучать философию, бывал в лабораториях, беседовал с образованными людьми. Ведь каждый из нас – ничто, никто из нас не является творцом; нам дано только быть субстанцией, через которую действуют и проявляются силы природы. Наших пяти чувств недостаточно, чтобы определить, являются ли эти силы эманацией божественного разума, гораздо более великого, чем наш, или они просто случайны. Я не беру на себя смелость утверждать, что знаю это. Вселенная настолько необъятна, что смешно думать, будто мы на нашем крохотном земном шаре способны хотя бы приблизительно угадать природу этих сил или разума. Мы можем только приспособиться к ним. Но никто из нас, богат он или беден, не может избежать горестей и царапин; каждый получает свою долю…