Моя жизнь с Чаплином - [68]

— Вы пессимистичны, Чарли. Звуковое кино может стать мощным импульсом, в котором нуждается кино, — сказал Джон Гилберт, чья карьера впоследствии разрушилась отчасти именно из-за появления звука в кино.

Чарли кивнул.

— Я пессимистичен, только если звуковое кино станет доминировать в коммерческом кино. Тогда искусство действительно умрет, поскольку в каждом искусстве должно оставаться пространство для воображения.

Уик-энд закончился. Три или четыре раза я видела, как Чарли и Мэрион болтали; я видела, что м-р Херст тоже находился неподалеку, сдержанно улыбаясь, словно подозревая что-то между своей дамой и своим другом, но не имея доказательств. Мои собственные подозрения не ослабевали. Но Мэрион была так искренне мила со мной, что мне понадобились бы неоспоримые свидетельства их близости, чтобы злиться на нее.

Когда я узнала, что снова беременна, я думала, Чарли лопнет от гнева. Снова я была обвиняемой, а он обвинителем. Впрочем, он не объяснял, почему виновата я, если это он отказывался принимать меры предосторожности — и не из моральных соображений, а из-за неэстетичности контрацептивов. Я и сама была в шоке от новости, что, едва родив первого ребенка, уже жду второго. Мне вполне хватало и того, что ради ребенка — хотя он и радовал меня — пришлось вступить в этот ненормальный брак; предчувствие, что теперь ответственность возрастет вдвое, парализовало меня. Я ждала, что Чарли потребует, чтобы я сделала аборт, — и, несмотря на смешанное чувство по поводу случившегося, я была намерена ответить «нет».

Он потребовал. Я сказала «нет». Он рвал и метал, говорил, что я сознательно разрушаю его карьеру и жизнь. Я была тверда в своем решении. После нескольких дней, когда он особенно неотступно и оскорбительно нападал на меня, мама решилась поднять голос и заявила, что он ведет себя как безумец, — тогда он, наконец, прекратил и больше к этому не возвращался. Я была удивлена, поскольку он страшно лютовал, что я надула его и что единственная моя цель — сжить его со свету. Не знаю, почему он так резко прекратил свои требования. Возможно, в глубине души он хотел второго ребенка. Но, скорее всего, слишком был поглощен работой, чтобы продолжать предаваться гневу. «Золотая лихорадка» была завершена и шла с большим успехом, а он уже по горло был занят приготовлениями к следующему фильму «Цирк». Одна из проблем, которые предстояло решить — выбор ведущей актрисы; он был доволен Джорджией Хейл в «Золотой лихорадке», но не считал, что она подойдет на роль маленькой наездницы в «Цирке».

Менее чем через неделю после того, как он узнал, что ему снова предстоит стать отцом, он вместе с Коно отправился на поезде в Нью-Йорк, где должен был встретиться с кинопрокатчиками.

Пока в течение двух недель не было Чарли — и Коно с его слежкой, — я почувствовала себя немного свободнее. Однажды днем ко мне случайно заехала Мэри Пикфорд с кучей подарков для Чарли-младшего и пригласила пообедать в ресторане в Голливуде. А однажды я, изголодавшись по компании сверстников, пригласила в дом пообедать и поплавать в бассейне двух девочек, с которыми занималась в школе драматического искусства Куммнока, и которые мне особенно нравились. Это оказалось жестокой ошибкой. В школе мы все были на равных, а теперь — нет, и как я ни старалась быть такой же, как они, я уже не была прежней. Хорошо ли, плохо ли, но я была миссис Чаплин, а не Лиллитой Макмюррей или даже Литой Грей. Я жила в большом доме, у меня были слуги. И я была матерью. Девочки чувствовали себя не в своей тарелке. Между нами была пропасть.

Как ни странно, единственным человеком, чьим обществом я наслаждалась, была Мэрион Дэвис. Я проводила многие дни в ее доме в Санта-Монике. Уверена, я ей нравилась, иначе она не стала бы приглашать меня — но я не обольщалась и никогда не думала, что она считает меня закадычной подружкой. При всем ее оживлении в Сан-Симеоне, она была по существу одинокой молодой женщиной, и, я думаю, она видела во мне незрелую, но такую же одинокую девушку, перед которой ей не надо играть роль.

Мэрион, пожалуй, не была алкоголичкой — по крайней мере, в те дни, — тем не менее в ее руке обычно был бокал шампанского, а поблизости бутылка, а то и две. Я соглашалась немного выпить из любопытства, но легкое головокружение сразу же отпугивало меня, и я возвращалась к содовой. Чаще всего мы сидели на террасе, и поначалу Мэрион бывала такой же искристой, как ее шампанское, она шутила, делилась сплетнями, давала мне остроумные советы по поводу брака и материнства, хотя у самой не было подобного опыта. Она принималась говорить о Чарли, но всегда только как о друге, а не как об артисте и, разумеется, не как о любовнике. Я все еще не могла заставить себя спросить ее, когда они в последний раз занимались любовью.

Понемногу, особенно в те дни, когда вино ударяло ей в голову, она изливала мне душу, разумеется, не потому что нуждалась в моей помощи, думаю, просто она чувствовала, что мне можно доверять.

— Быть женой Чарли, должно быть, самая трудная работа в мире, — как-то раз сказала она, и улыбка сошла с ее лица.