Моя жизнь - [10]

За то время, что я жил на Тринадцатой улице, со мной многое произошло. Я начал ходить в детский сад мисс Мэри Перкинс под названием «Школа для малышей», который любил до тех пор, пока однажды не сломал ногу, прыгая через веревку. Причем это была даже не скакалка, а веревка на детской площадке, привязанная одним концом к дереву, а другим — к качелям. Дети выстраивались в ряд с одной стороны, по очереди разбегались и прыгали через нее. Для всех, кроме меня, это не составляло никакого труда.

Одним из них был Мак Макларти, сын местного дилера компании Ford, впоследствии ставший главой местного отделения юношеской секции Американского легиона, первоклассным защитником футбольной команды, членом Законодательного собрания штата, успешным бизнесменом, а затем — первым руководителем моей администрации в Белом доме. Мак неизменно брал любой барьер. К счастью для меня, он всегда ждал, когда я догоню остальных.

Мне перепрыгнуть через веревку не удалось. Я был коротковат, толстоват и медлителен — медлителен настолько, что однажды оказался единственным ребенком в состязании «Пасхальная охота за яйцами», не получившим ни одного яйца. Это произошло не потому, что я не мог их найти, а потому, что не сумел достаточно быстро до них добраться. В тот день, когда мне захотелось перепрыгнуть через веревку, я пришел в детский сад в ковбойских сапогах и по глупости не снял их перед прыжком. Я зацепился каблуком за веревку, развернулся на лету, упал и услышал, как хрустнула моя нога. Несколько минут, пока папа мчался ко мне из конторы Buick, я пролежал на земле, корчась от боли.

Я сломал ногу выше колена, и, поскольку быстро рос, врач не стал мне ее загипсовывать до самого бедра. Вместо этого он проделал отверстие в лодыжке, протолкнул сквозь него стержень из нержавеющей стали, прикрепил его к стальной подкове и подвесил мою ногу над больничной койкой. Вот так, навзничь, я пролежал два месяца, ощущая неловкость и одновременно радость оттого, что мне не надо ходить в детский сад и что меня навещает так много людей. Перелом заживал долго. После того как я вышел из больницы, мне купили велосипед, но на нем было страшно ездить без страховочных колес. В результате я никак не мог избавиться от ощущения своей неуклюжести и отсутствия чувства равновесия до тех пор, пока в возрасте двадцати двух лет наконец не начал ездить на велосипеде в Оксфорде. Я и тогда падал, но уже смотрел на это как на тренировку с целью повышения болевого порога.

Я был благодарен папе за то, что он поспешил ко мне на выручку, когда я сломал ногу. Он также пару раз приходил домой с работы, чтобы уговорить маму не наказывать меня за проступки. В начале их совместной жизни он действительно старался быть со мной рядом. Я помню, однажды он даже свозил меня на поезде в Сент-Луис, чтобы посмотреть на игру «Кардиналов» — в то время это была единственная бейсбольная команда из национальной лиги, базирующаяся вблизи нашего городка. Там мы переночевали и вернулись домой на следующий день. Я был в восторге. К сожалению, это была единственная поездка, которую мы с ним совершили вместе. Так же, как лишь однажды отправились вместе ловить рыбу. Лишь однажды мы вместе выехали в лес, чтобы срубить рождественскую елку. И лишь однажды всей семьей съездили в отпуск за пределы штата. Столько всего, что так много значило для меня, больше никогда не повторилось. Роджер Клинтон действительно любил меня и любил маму, но так и не смог до конца вырваться из мрака неуверенности в себе, отделаться от ложного ощущения безопасности, которое давали ему пьяные кутежи и юношеское беспутство. Все это вместе взятое, да вдобавок его отстраненность от мамы и брань в ее адрес помешали ему превратиться в того человека, каким он мог бы стать.

Однажды вечером в пьяном угаре он дошел до точки и устроил с моей матерью потасовку, которую мне никогда не забыть. Мама хотела, чтобы мы поехали в больницу навестить мою прабабушку, которой недолго оставалось жить. Папа сказал, что ей туда ехать нельзя. Они кричали друг на друга в спальне в задней части дома. Почему-то я вышел в холл и подошел к двери их комнаты. В этот момент папа вытащил из-за спины пистолет и выстрелил в сторону мамы. Пуля вошла в стену между тем местом, где стояла она, и тем, где застыл я. Это меня ошеломило и страшно напугало. Прежде я никогда не слышал звука выстрела и, уж конечно, не видел, как стреляют. Мама схватила меня и убежала через улицу к соседям. Вызвали полицию. Я до сих пор мысленно вижу, как полицейские уводят папу в наручниках в тюрьму, где он провел ночь.

Я уверен, что папа не собирался причинять маме боль и что он умер бы, если бы пуля случайно попала в кого-нибудь из нас. Однако до такой деградации его довело нечто более ядовитое, чем алкоголь. Прошло много времени, прежде чем я начал осознавать присутствие таких сил в других и в себе самом. Когда папа вышел из тюрьмы, он протрезвел не только в прямом смысле слова и так устыдился, что довольно долго в нашей жизни не происходило ничего плохого.

В Хоупе я жил и учился еще год. Я пошел в первый класс в Бруквудскую школу; моей учительницей стала мисс Мэри Уилсон. Хотя она была однорукой, это не мешало ей часто нас наказывать. Для этого она пользовалась тростью, в которой были проделаны отверстия, чтобы уменьшить сопротивление воздуха. Мне не раз довелось испытать на себе всю силу воспитательного воздействия этого предмета.