Моя война. Писатель в окопах: война глазами солдата - [52]

Самое главное в нас – утрата духовности, нравственности. Прежде чем думать о борьбе за все человечество, давайте лучше поборемся за самих себя, за наших детей. А чтобы не было «мучительно больно», работать надо, как работали крестьяне – за все отвечать во дворе, в доме, за детей, за печку, за дрова, за скотину…

– Как вам удается оставаться самим собой?

– Виноваты в этом мама, семья и природа. Я знаю людей, которые всю жизнь состояли в коммунистах, и их даже эта партия не смогла испортить, настолько они хорошо были воспитаны отцом, матерью, жизнью самой, что никакая идеология: ни фашистская, ни коммунистическая – не могла на них повлиять.

Как-то меня осматривал молодой доктор, что не назовет, все больное. На чем же тогда живу, – спрашиваю. У вас, – говорит, – огромный потенциальный заряд жизненных сил. Вот на нем и живете, он вас и спасает.

Многое у меня война отняла: часть памяти отшибло на Днепре, зрение, но многое и оставила, – я не загадывал прожить дольше пятидесяти. Думаю, что живу сейчас годы моей мамы, которая погибла в 29 лет. Она невинная жертва, в 30-м году утонула в Енисее, плывя с передачей к отцу в тюрьму. Вот столько лет мне дано, о которых я и не мечтал – я доживаю мамин век. Настолько этот человек был из чистой, доброй крестьянской семьи, настолько он был благороден, трудолюбив, – было бы неправильно, если бы я жил по-иному, перед памятью матери, перед памятью бабушки.

– Как вы считаете, в России остался народ или одно население?

– Один мой знакомый, летчик, получил квартиру в новом доме, я тогда был у него, и был в другой раз, совсем недавно – не узнал ни дома, ни подъезда, настолько все обезображено, исписано, в подъезде пахнет мочой, дерьмом; можно еще и другое называть: отрубленные головы, брошенные дети, взорванные дома – за все это существует возмездие, наверно, мы потеряли это право – называться народом.

Владимир Алексеевич Солоухин, который сказал фразу, что народа у нас нет, осталось одно население, он был человек мудрый и если сказал так, то не без оснований. Я хочу, чтоб без войны, без кровопролития наш человек вернулся к своему привычному облику, к тому, каким Бог задумал русского: добродушным, трудолюбивым, терпимым.

– Может, наши дети будут жить лучше нас, счастливее нас?

– Если бы я думал иначе, то давно бы умер, и руки бы на себя не накладывал, а просто умер от безысходности – я человек, настроенный оптимистически, привык смотреть вперед.

Трудно, конечно, будет нашим ребятишкам, но они должны выдюжить, должны сделать сами себя. Мы оставляем им очень плохое наследство: разоренную землю, разоренные души, запутанный ум; через горе, через утраты, через большие потери, я надеюсь, они прозреют, только надо приучать их к труду: сажать, а не рубить, подбирать, а не бросать – с этой малости начнут, тогда есть надежда…

Никому не нужные победители

(Из диалога Ирины Ришиной и Виктора Астафьева)

– Виктор Петрович, вы всегда говорили, что ваша главная книга о войне впереди и что вы уже много лет готовитесь к ней. По вашим словам, чтобы написать такую книгу, сколько надо перестрадать, – «подобный труд сжигает сердце художника». Работая над романом «Проклятые и убитые», вы вдруг написали новую повесть – опять о войне, значит, не «отболели» ею, а ведь признавались, что, творя роман, надеетесь «отболеть войной в последний раз».

– Я вне плана начал повесть эту гвоздить и написал вчерне за полтора месяца. Тяжело, тяжело пишется. Одно дело – пережить мальчишкой все это. В моей новой повести взводный говорит: «Всегда солдату завидовал, что тот лег – свернулся, встал – встряхнулся»… Так вот, одно дело -18-летним переносить фронтовую жизнь-нежизнь, и другое дело – пропустить войну сквозь себя сейчас, уже осознанно, имея опыт и насмотревшись, начитавшись, в том числе и противной литературы, и киномакулатуры, которым хочется возражать. А возражать только и можно, воспроизведя мою войну, не всеобщую, а именно мою.

– Расскажите о повести – это конец войны?

– С 43-го года и до наших дней. Сконцентрировано все вокруг одного инвалида-фронтовика, через все прошедшего. И не просто прошедшего, но в силу своего витиеватого характера со всякими изгибами и загибами натерпевшегося.

– Вы когда-то говорили, что будет у вас книга о том, как возвращались победители, как начинали жить, – значит, это вылилось в повесть?

– В повести – и «Дорога на фронт», и «Дорога с фронта». Обе дороги непростые, но с фронта – особенно. Как мы ехали, изувеченные, всеми брошенные на произвол судьбы, без специальности, без образования, никому не нужные – победители, гол как сокол. Верховоды в Кремле гуляют, друг друга награждают, а мы – кому до нас было дело?!

– Название есть?

– Уже третье – «Так хочется жить». Слова эти произносит в повести, как заклинание, человек, который видит, что недолго ему быть на земле, что скоро, скоро помрет: «Давай выпьем, брат. Будем жить. Так хочется жить». Тем, кто остался жив и до 50-летия Победы добрался, так хочется жить. Всем хочется жить. Надо довести до крайнего состояния, чтобы хотеть: «Скорее убило бы». Видимо, жизнь – и награда, и мучение, и какой-то период, данный тебе в мироздании, что ты должен особенно его пройти, протосковать это время о жизни всей. Сейчас люди особенно тяжело умирают, им внушили, что сгниют, что черви их съедят. Быть может, это самое тяжкое преступление коммунистов, что сделали людей атеистами, лишили веры в небесное будущее. Что там свет, там Бог, там Богородица. Люди умирали спокойно, готовились к этому уходу…