Моя война - [6]

Я не знал тогда, что в плен попали миллионы наших солдат, офицеров и генералов. Не знал слов генерала Карбышева, что можно (и нужно!) сохранить честь в бесчестье. Я не знал, что генерал Лукин говорил о том, что в любых условиях солдат должен выполнить свой долг перед Родиной, а не стреляться. Ты – солдат, считал Лукин, и должен выполнять свой долг солдата перед Родиной даже в плену. Не знал я и что маршал Тухачевский пять раз бежал из плена. Что из плена бежал де Голль. Я вообще не знал, что плен не позор, а несчастье. Мыслил сталинскими понятиями: плен – это предательство. А ведь в плену по вине Сталина находились семь миллионов солдат и офицеров. Разве все они были предателями?

6

…В той огромной колонне, насчитывавшей порядка двадцати тысяч человек, люди шли молча. Три дня стали самыми тяжёлыми в моей жизни. Я никогда – ни раньше, ни позже – не испытывал таких моральных мук. Мысли лихорадочно роились в голове. Что делать? Умирать, как предателю, или бороться? Как бороться? За что? Ведь Родина потом тебя не примет. А может, все-таки примет? Что-то нужно делать. Там, дома, маленький сын и любящий меня пасынок. Им нужно жить, им нужна Родина, им нужен отец. Мысль о детях и спасла меня от смерти. Я воспрянул духом, вновь захотелось жить.

Марш шёл через Барвенково и Малиновку на Лозовую. Первая ночёвка была в Барвенкове. Мы надеялись на пищу и воду, но не получили ни того ни другого. В Барвенкове нас разместили за каменной оградой. Полицай, из русских, обходил лежащих группами военнопленных. В руках у него была буханка хлеба. Он громко извещал: «Кто выдаст жида или комиссара, получит буханку хлеба в награду». Подлецы нашлись: кто-то получил свои тридцать сребреников, кого-то повели за стену.

Всю ночь мы слышали крики людей, убиваемых палками. Утром начался марш на Малиновку. Пекло солнце. Когда проходили деревни, женщины выходили из хат и, стоя у дороги, качали головами, плакали и старались незаметно сунуть нам кусок хлеба. Но получить его было невозможно. Попытка одного из военнопленных протянуть руку за хлебом закончилась смертью. Его настигала пуля часового. Конвоиры очень жёстко поддерживали порядок в колонне. Ослабевших и отстающих тут же пристреливали. Тот, кто пытался напиться из лужи, тоже получал пулю в спину. И так три дня без хлеба и воды. Выдержать это мне помогла спортивная закалка.

На третий день вечером мы пришли в Лозовую. Огромная территория, окружённая колючей проволокой, под охраной пулемётчиков, была заполнена десятками тысяч военнопленных. Влилась в эту ограду и наша колонна. Мы упали на землю – хотелось пить, есть, спать. У кого-то оказался кусочек зеркала. Я посмотрелся в него. Глаза были без белков – сплошная кровь. Очевидно, от напряжения полопались сосуды.

Один из тех, кто прибыл раньше, подошел к нам. Вид у него был не такой измученный, как у нас. Он сказал, что сейчас нас поведут на водопой. И действительно, через некоторое время группами по сто – двести человек нас повели к водоему. Когда партия, в которой был я, пришла туда, вода была очень грязная. Но мы пили, буквально захлебываясь. Я нашёл консервную банку, зачерпнул воду и стал пить через носовой платок. Опустошив банку, увидел, что в платке что-то шевелится. Оказалось – несколько головастиков.

Напившись и окунувшись, почувствовал себя лучше. Страшно захотелось есть. Придя в лагерь, я лёг на землю и уснул. Сквозь сон слышал стрельбу, жужжание пуль – оказывается, нельзя было вставать. Случайно поднявшиеся подвергались риску ранения или смерти. Как после я выяснил, кто-то в это время сумел бежать из лагеря, пролезши под проволокой.

Да, я забыл сказать: когда нас привели в лагерь, я увидел шеренгу полицаев, около которой мы проходили. И в числе предателей был мой сослуживец лейтенант Телешев. Это меня не удивило. В нем органично сочетались две ипостаси: блатного и труса. Он был предателем по своей природе, как и перешедший к немцам Бабкин.

Утром в лагерь пришёл офицер-железнодорожник и на немецком языке громко объявил, что ему для работы нужны сто человек. Желающим предложил выйти из строя. Я понял его слова, поняли и многие другие. Вместе с Рябковым и другими пленными мы подошли к офицеру. Среди шагнувших вперед я узнал своего помощника сержанта Баранова. Он хромал – схлопотал пулю во время марша. Каким образом, не знаю, а расспросить подробно возможности не представилось.

…Не секрет, что в каждом невольнике постоянно живёт мысль о свободе. Не покидала она и меня, и многих из тех, кто шёл в колоннах советских военнопленных, захваченных немцами после окружения наших войск под Харьковом. Во время марша, проходя мимо полос из посадок ясеня, горячие головы пытались бежать, используя прикрытие зелени, но их фигуры хорошо были видны немецким конникам, которые, как в тире, с небольшого расстояния расстреливали бежавших.

По-разному представляли себе путь к освобождению недавние еще солдаты. Интересный разговор во время марша на Лозовую у меня был с одним старшим лейтенантом. Он наметил себе план побега с помощью… немцев. Завербуюсь к ним в диверсанты, говорил он, забросят меня в тыл к нашим, а там явлюсь в соответствующие органы. И будь что будет! Предложил мне действовать вместе. Я отказался, но предложил ему совместный побег.