Моя вина - [83]

Про себя я знал, что если не справлюсь с задачей в ближайшие несколько дней, то Андреас и те, кто над ним, сочтут, что дольше терпеть такое нельзя, — и создадут новую группу.

Между прочим, они сегодня предприняли кое-что на собственный риск, продолжал директор. Через свою разведку они отправили немцам ложное донесение о местоположении одного из лесных лагерей[21].

Оставалось ждать, прореагируют ли эти господа или же они располагают более надежными сведениями. Кольбьернсен считал, что смысла в этом мало, но все-таки…

Я подумал: святая простота!

Ясно было, что Кольбьернсен прав. Одной ложной тревогой больше — какая разница? Лишняя тренировка.

Наконец директор перешел к главному: как он уже сказал, они, конечно, готовы на все, но в то же время они просят меня поверить им, что необходимо суметь найти иное объяснение… Учитывая то прошлое…

Я воспользовался случаем и спросил, не могут ли они рассказать мне подробнее о прошлом Гармо и Кольбьернсена.

Разумеется; но то, что они рассказали, не облегчило моей задачи.

Гармо немало перенес в заключении. Он пробыл там три месяца и потерял за это время двадцать пять кило; у него до сих пор на теле шрамы от побоев, а одно время он чуть не ослеп на один глаз из-за воспаления в результате удара. "Доктор Хауг только и спас", — сказал директор; на что доктор возразил: "Ерунда! Но зрелище было не из приятных!"

Саботаж на фабрике — ну, тут они не считают себя вправе вдаваться в подробности, но организовано это было мастерски. Немцы так и не смогли докопаться до причин столь мизерных поставок.

Я узнал также кое-что новое и из послужного списка Кольбьернсена — как он однажды спасся только потому, что ходил на лыжах лучше немецкого гаулейтера, который его проследовал. Или как он одним-единственным выстрелом из пистолета спас и себя и всю свою группу — на расстоянии двадцати пяти шагов с первого выстрела уложил немца наповал.

— Стрелковый клуб как-никак пригодился, — сказал доктор. — Даже Гармо нечего было возразить.

Значит, об этом разногласии всем было известно. Само собой разумеется.

Я осторожно спросил насчет Гармо и фру Хейденрейх. Насколько я понял, они довольно близко знакомы? Но ведь они, видимо, принадлежат к разным кругам?

Мне сообщили на это, что Гармо и фру Хейденрейх в каком-то родстве. Оба они родом из одних и тех же мест — Гудбраксдаль или Вальдрес, в общем где-то в горах.

Я подумал:

Вон оно что!

А кроме того, в их городишке не так-то много этих самых "кругов". Кстати, Гармо ведь был — до оккупации, конечно, — одним из руководителей местного профсоюза — несколько тысяч членов, только на фабрике пятьсот, — так что фигура довольно значительная в масштабах города.

— Впрочем, нельзя даже сказать, чтобы они поддерживали такое уж близкое знакомство, — заметил доктор. — Они-то с фру Хейденрейх добрые друзья, это верно. Но Гармо всегда терпеть не мог ее мужа — по политическим мотивам главным образом. Хейденрейх ведь еще более правый, чем директор здешнего банка, можете себе представить! И вообще они очень разные люди — цинизм Хейденрейха…

Здесь директор вставил, что доктор Хауг, как известно, — культур-большевик. Сам он так далеко не заходит; он, в сущности, социалист. Он за такой общественный порядок, при котором каждый имел бы винный погреб или хотя бы охотничий домик в горах.

— Дайте каждому норвежцу охотничий домик в горах — и все социальные проблемы решатся сами собой! — заявил директор.

Я подумал, что не мешало бы прежде удовлетворить кое-какие другие нужды. Но вообще я слушал их разглагольствования вполуха — они еще некоторое время занимались тем, что поддразнивали друг друга. Что меня заинтересовало, так это то, что я узнал о Гармо.

Удивительно — сплошные противоречия.

Доктор Хауг посмотрел на часы и сорвался с места. Мы просидели больше часа.

На предложение директора пообедать у него дома я ответил отказом, и он не настаивал. Он и сам считал, что нам, пожалуй, лучше не показываться вместе.

В кафе отеля сидели какие-то мрачные типы — видимо, завсегдатаи.

Вошли несколько немецких офицеров, взяли что-то выпить. Они взглянули мельком на меня — новое лицо, но тут же уткнулись в свои рюмки и газеты. Внезапно они взволнованно о чем-то заговорили между собой. Особенно один горячился. Он хлопал по столу сложенной газетой и настойчиво повторял что-то, все больше возбуждаясь. Сначала они говорили вполголоса, а потом все громче и громче, и под конец до меня через весь зал донеслись его последние слова:

— Verdammten Italiener!.. noch mehr verdammt als die verdammten Norweger![22]

— Aber hattest du was anders erwartet?[23]

Сосед что-то тихо сказал крикуну, отчего тот сразу прикусил язык. Они допили свои рюмки, еще раз взглянули в мою сторону и вышли.

И им несладко приходится. Приятно. Но мне от этого не легче.

И все-таки это было приятно. К концу обеда даже протухшая рыба показалась мне почти съедобной. Но когда я поднялся к себе наверх, все стало по-прежнему.

Несколько раз я подходил к окну и смотрел на площадь. Сам, собственно, не знал зачем. Надеялся, что ли, увидеть разгуливающую по площади разгадку?

Я думал:

Ты должен стряхнуть с себя отупение. Ведь дело-то пустяковое! Разгадка, несомненно, где-нибудь тут, у тебя под носом, глупец! Просто ты не видишь ее по своей тупости! Выпей рюмку-другую и ложись спать, она тебе приснится!