Моя вина - [101]

На этот раз прошло больше времени.

Улица лежала темная, тихая, вымершая. Ни души, ни звука. И опять…

Кованые, мерные шаги. Они приближались.

"Ich warte auf Dr. Heidenreich. Ich warte…"

Сердце стучало молотом, и меня вдруг охватила паника. "Warte auf" — это правильно? Ведь это, кажется, значит — прислуживать, ухаживать? Я прислуживаю доктору Хейденрейху! "Erwarte" — вот как! "Ich erwarte Dr. Heidenreich". Чепуха! "Warte auf" и то и то может означать. Разговорный оборот!

"Ich warte…"

Они быстро приближались. Он шли по этой стороне тротуара. Но они шли, не бежали. Если бы разыскивали меня, они бы бежали, и зажгли бы карманные фонарики, и освещали бы все по пути.

Зажегся фонарик.

"Ich warte auf Dr. Heidenreich. Ich erwarte Dr. …"

Они осветили машину. Световой конус прошел через заднее стекло, на ветровом стекле появилась тень моей головы.

Один из них сказал что-то остальным.

Они поравнялись с машиной. Их было четверо.

Все, конец. "Ich warte… Ich erwarte…"

Один повернул голову.

Они не остановились. Прошли мимо.

Я не шевелился, из последних сил вцепившись в ручку дверцы. Рука не гнулась и болела, словно нарывала. Я знал: в третий раз я не выдержу, я закричу, или свалюсь, или…

Подошла она.

— Что-нибудь случилось?

— Нет, просто патруль прошел. Она села.

— Гармо тоже уехал. Я говорила с экономкой.

Она посидела немного молча.

— Тебя необходимо перевязать. Можно бы поехать назад, сделать это у меня дома. Но только… Или можно бы прямо тут — у меня все с собой, экономка бы помогла. Но мне бы хотелось поскорее доставить тебя на место. Ты выдержишь?

Я сказал, что, кажется, да.

Мы снова поехали, на этот раз прочь из города, ухабистой грунтовой дорогой. Черт с ним, главное — подальше от города.

Дома исчезли. Угадывались деревья по обочинам, изгороди. Время от времени смутно серела узкая полоска проселка. Она по-прежнему вела машину медленно, осторожно. Машина будто кралась, принюхиваясь к дороге. Она смотрела внимательно — то прямо перед собой, то по сторонам. Лицо было напряженное.

Мы подъехали к развилке. Я сразу заметил, что лицо у нее изменилось, стало спокойнее, напряженность исчезла. Она села поудобнее.

Сказала:

— Теперь, я думаю, мы в безопасности. Они, видимо, ничего не обнаружили, иначе ждали бы у этой развилки.

Вот тут-то, пока мы добирались до места моего назначения, она и рассказала мне конец своей истории.

— Тебе, может, и неинтересно? — сказала она. —

Ведь столько воды с тех пор утекло. И главное ты уже знаешь. Все те четырнадцать дней в августе и начале сентября отчим находился в больнице. И всю ту неделю тоже; но его должны были вот-вот выписать. Именно поэтому… поэтому я и пошла тогда к Карлу.

Я сказала ему, что не в силах больше жить с отчимом. Что он превратил мою жизнь в настоящий ад, а из-за меня и мама мучается, и что… и что я только теперь это по-настоящему поняла, когда его три недели не было, и что…

Я сказала ему, что, если он согласен взять меня оттуда — я готова. Но только чтобы мы поженились сразу же. Я сказала: "Делай как хочешь! Я могу и в воду головой, если тебя это больше устраивает!"

Он согласился, чтобы мы тут же поженились. Он ведь ничего другого и не желал. Но я видела, что он ничего не понимает. Я ведь ни слова не сказала про любовь.

— Но как ты могла, ничего мне не сказав…

Она понизила голос, заговорила тише. Но с каким-то ожесточением. Сколько раз она все это уже передумала?

— Ты ни разу не упомянул о браке. Мне кажется, эта возможность даже не приходила тебе в голову. Я бы скорее утопилась, чем заговорила об этом первая. У меня были нужные деньги. Не так много, правда, но на учебу тебе бы хватило. Но не могла же я тебя покупать…

Я ничего не ответил. Может, и мог бы что-нибудь ответить. Но к чему? Я устал, смертельно устал. Тогда она снова заговорила:

— Я видела, как ты испугался. И тогда я тоже испугалась, всерьез, — большего страха, я думаю, человек не может испытать. И я подумала о тебе:

"Я его брошу. А он разве меня уже не бросил?"

И подумала:

"Я обману Карла. А он разве меня не обманул?"

В голосе ее снова зазвучал металл. И она говорила горячо, будто защищала дело, в правоте которого сама не была уверена.

— О! Ты думаешь, мало женщин думают и поступают так же?

Она вдруг расплакалась.

— Я считала, что так будет лучше.

Пауза.

— Во всяком случае, думала, что считаю.

Снова пауза.

— Теперь я уже не знаю, что было бы лучше, что хуже. И не знаю, что я на самом деле считала, чего не считала. Знаю только, что все время чувствовала себя виноватой перед ним, с тех пор, как мы поженились, каждый день, каждый час. И я… я пыталась… все опять наладить. Но становилось только все хуже и хуже.

Я сидел тихо-тихо и крепко держался за ручку. Надо было сидеть совсем тихо, не шевелиться. Тогда было не так больно. Я вспомнил тот день, когда тихо-тихо сидел на стуле у себя в комнате, боялся пошевельнуться, боялся, что меня раздавит — раздавит мой собственный страх.

Теперь не существовало уже этого страха. Он был мертв.

Слишком поздно. Все слишком поздно.

Я поддерживал разговор больше из вежливости.

— А ребенок? — спросил я. — Когда ты думала о будущем ребенке, ты ведь должна была понимать, что он…