Моя судьба - [45]

Очень симпатичен был мне и Жиль Вильнев. Мне все нравилось в нем, даже если я и находил неправильным фактор риска, на который он делал ставку. Могло случиться, что он на первой тренировке выезжал из боксов на первый круг, и его тут же разворачивало, потому что он просто в любой ситуации ехал на пределе. Ему не мешали даже холодные шины. Его натура борца была удивительна и придавала ему тот имидж, который сохраняется и становится все легендарнее и теперь, даже через столько лет после его смерти. Он был самым большим дикарем, которого я когда-либо знал в Формуле 1.

Типичная ситуация с Жилем.

Я был в отеле в Цольдере, было примерно десять часов вечера или даже позже, в любом случае сумерки. Вдруг — шум вертолета. Я распахиваю окно и вижу, как вертолет пытается найти место посадки с помощью прожектора. Вот это сумасшествие! Запрещено, невозможно, безумно. Это, конечно, был Жиль, и на следующее утро я спросил его, как он себе это все представлял.

«Я при отлете из Ниццы просчитался на два часа, но это не проблема. Ты же видишь, я тут».

Было много других ситуаций, в воздухе и на гоночной трассе, которые переходили границы возможного, и, наверное, он использовал их как подтверждение своего образа жизни — всегда и везде надо быть готовым к максимальному риску. То, что он, несмотря на это, не был упрямым и слепым сорвиголовой, а чувствительным и любезным человеком, делало его единственным в своем роде.

Смерть Вильнева в Цольдере в 1982 году связана с его очень высокой готовностью рисковать, но произошла из-за очень специфического недоразумения. Из видеозаписи я понял следующее. Правда, камера следовала за машиной не до последнего градуса поворота, но, тем не менее, можно разглядеть, что Йохен Масс, проходивший круг возвращения в боксы, в последний момент отклонился от идеальной траектории вправо. Естественно, что он хотел помочь возникшему в зеркалах заднего вида Вильневу, но, с другой стороны, такие маневры всегда содержат в себе зерно недоразумения. Я полагаю, что если кто-то находится на круге возвращения, то ему следует ехать либо по самому краю трассы и находиться далеко от идеальной линии, либо, наоборот, строго придерживаться идеальной линии, чтобы накатывающийся гонщик знал, что к чему. Освобождать идеальную траекторию в последний момент, это — неожиданный крюк. Так что я считаю маневр Масса нехорошим. Но, с другой стороны, вряд ли какой гонщик на месте Вильнева выбрал бы риск обгона на полной скорости медленного гонщика рядом с идеальной траекторией. Возможность ошибочной реакции или недоразумения была просто на поверхности.

Теперь к Алену Просту, который все время упоминается и в других главах. Он приятен, любезен, сердечен, и я тем лучше к нему относился, чем ближе узнавал его. Я уже упоминал, что поначалу был ошибочно против него. После нескольких гонок сезона 1984 года из-за его постоянного превосходства в квалификациях я был в сильной неуверенности, подавлен и должен был придти в себя, чтобы в этой ситуации проводить тем лучшие гонки. В самой гонке он не был сильнее, хотя в конце всегда прибавлял. Его способность в кратчайшее время настраиваться при любой погоде, на любой трассе, ошеломляла. Именно во время дождевой тренировки перед решающей гонкой в Эшториле он с этой точки зрения устроил нечто потрясающее. Мне пришлось собрать все силы, чтобы, тем самым, не позволить деморализовать себя. Во всяком случае, мне понадобилось гораздо больше времени, чтобы на своенравном турбоавтомобиле освоиться на новой трассе. Он же был вундеркиндом.

Долгое время у меня было чувство, что Прост наблюдал за мной на каждом шагу. Все, что я делал, он проверял на то, не сможет ли он из этого чему-либо научиться. Видимо, полезного было много, и он охотно в том признавался.

Техническое чувство Проста хорошо, но иногда со слишком малым количеством нюансов. Он говорит: «хорошо» или «плохо». Что касалось настройки машины, то мы практически всегда выбирали одинаковое решение и обсуждали все вместе — честно и без уловок. За все время он один-единственный раз поставил другой стабилизатор, не проинформировав меня.

В ходе долгого тура Marlboro по продвижению марки после сезона 1984 года, когда вынужденно «приклеиваешься» друг к другу и можешь невероятно действовать другому на нервы, отношения между нами были лучше, чем когда бы то ни было раньше. В 1985 году мы все получили блестящего чемпиона Проста, быстрого в тренировках, безошибочного в гонках. От прежней слабости нервов, возникавшей, если оказывать на него давление, не осталось и следа.

Такими были четверо коллег, которые в период моего выступления наиболее сильно меня впечатляли. Были и другие противники из 70-х и 80-х годов (о Петерсоне и Регаццони я уже писал в другом месте):

Эмерсон Фиттипальди. Он был очень хорош до определенного момента, но дальше не развился. Основать собственную команду, как он сделал это после выступлений за Lotus, я не считаю совсем ошибочным поступком, но тогда тебе надо быть достаточно хорошим для того, чтобы получить лучшего конструктора. В момент выбора технического руководства дело уже сделано — так или так. У Фиттипальди никогда не было ни следа от верного направления.