Моя судьба - [38]

Потом Монреаль, тоже нелюбимая трасса. Все яснее становилось, что с задней частью McLaren что-то не так. В медленных поворотах колеса вибрировали и провоцировали ужасное проскальзывание. Барнард знал это и говорил, что решение скоро будет найдено. В тренировке — одни неприятности, ничего не получалось, потом я выбрал неправильные квалификационные шины, да еще на моем важнейшем круге вдруг появились желтые флаги. Я сбросил газ и в последний момент заметил на правой обочине бобра. Он смотрел мне прямо в глаза, а я думал: «Пожалуйста, не становись самоубийцей, оставайся там, где сидишь». Он на самом деле остался сидеть на месте, и я пролетел от него в двадцати сантиметрах. Показанного времени хватило только для 17-го места, а когда я рассказал Рону Деннису о бобре, он только сочувственно улыбнулся, как будто говоря: бедный старый Ники, теперь ему надо выдумывать животных, чтобы оправдать свою медленную езду. На следующий день один фотограф показывал всем снимки бобра. Деннис почувствовал угрызения совести: «Я на самом деле полагал, что ты его выдумал».

Как бы то ни было, стоя на 17-й позиции, предаешься раздумьям. Даже вид оттуда сам по себе жесток: ты вообще ничего не видишь, до горизонта только машины, машины, как будто они никогда не кончатся. Физически чувствуешь, что значит — быть сзади, быть вдали. Бессмысленно также было играть в героя, можно было только послушно ехать в колонне, иначе были слишком велики шансы попасть в аварию. В гонке я неплохо продвинулся вперед, как почти всегда в этом году, и снова — совершенно неожиданно — сход. На этот раз причина — болт крепления интеркулера, в Детройте — тормоза, в Ле Кастелле — дифференциал, в Сильверстоуне — электрика. На Нюрбургринге открутилось колесо, на Остеррайхринге сдох турбонагнетатель. Это невозможно понять, в это нельзя поверить.

Начинаешь видеть призраков. То, что Деннис и Барнард в этом году полностью поддерживали Проста, было ясно, кроме того, его позиция в чемпионате полностью оправдывала все эти устремления, начиная с середины сезона. Иногда всплывала, преимущественно в газетах, мысль, что моя серия дефектов — это месть Рона Денниса. Это, конечно, ерунда. Деннис, пусть и не сердечный друг, но и не преступник, он не стал бы намеренно программировать мои поломки. Это просто идиотская, удручающая в своей последовательности серия, которая в один прекрасный момент обрела некую собственную динамику и теперь не могла покинуть наши головы. А не виноват ли я сам? Десять раз подряд невезение,[24] этого не случалось до сих пор ни у одного из гонщиков в мире. Я сказал себе, что и ты сам в этом повинен, и мне надо обратиться к самому себе. Может эта странная машина чувствует, что я уже не со всем сердцем стал относиться к делу, может, это же чувствуют и механики? Нет ли некоей искры, которая должна проскакивать в процессе, чтобы все работало?

Должен признаться, что от меня искр было мало. Уже в Рио, на первой гонке, мне приходилось искусственно себя настраивать, потом вновь в Монако, в Монреале, а потом практически в каждой гонке. А ничего нового не было. Тот же Прост, возможно, еще немного лучше, чем раньше, тот же Деннис, еще брюзгливее, чем раньше, та же машина, те же люди.

Оглядываясь назад, я нахожу, что способ, каким я осуществил свой первый уход, в 1979 году в Монреале, был ошибкой. Выйти из машины посреди тренировки и сказать, что я ухожу… — тогда я считал это хорошим поступком. Теперь я представляю себе все иначе. Я хочу намного точнее измерить, перепроверить мои чувства, почувствовать причины. Я решил на этот раз принять совершенно хладнокровное, продуманное решение.

То, что я чаще ловил себя на размышлениях об опасности этого спорта — явный признак того, что надо уходить. В Сильверстоуне произошел один разговор с Пике. Он рассказал о своей маме и брате, как сильны до сих пор его отношения с семьей, и как он их поддерживает. При этом он упомянул, что, собственно, примирился с тем, что погибнет в гоночном автомобиле, и что об этом знает его мать. Я решил углубить тему: правда, что он действительно примирился с этим, возможно ли это? Он подумал и сказал:

— «Да, думаю, да».

От такого настроя в этот момент я был бесконечно далек. Разговор с Нельсоном заставил меня сильно задуматься, поскольку я понял, как много думаю о выживании, как важно для меня стало спасение собственной жизни. Я больше не был на стороне Пике, а был на стороне тех, кто думает, что добился того, чего хотел. Мне надо только взять шлем и вовремя уйти домой.

Обрывок мыслей в Монреале: я выезжаю из боксов, вижу, как мои коллеги проносятся на полном газу, втискиваются в первый поворот, допускающий скорость 250. Поскольку я выехал из боксов, то нахожусь совсем в другом скоростном диапазоне, как зритель, которого все это не касается. Потом я вижу человечков, которые сгорбились в машинах и болтаются на скорости 250 на ухабистом полотне, вижу, как их головы мотает туда-сюда, и, как посторонний, чувствую: да это же сумасшедшие бедолаги, решительно спятившие. Любая малость, которая может произойти с машиной, отправит одного из этих человечков в такой дальний полет, что с ним будет сразу покончено. Потом я вынужден себя уговаривать и мотивировать: «Давай, парень, давай газу, ну, поехали!» И на следующем круге я овладеваю собой настолько, что становлюсь одним из этих психованных человечков.