Моя революция. События 1917 года глазами русского офицера, художника, студентки, писателя, историка, сельской учительницы, служащего пароходства, революционера - [58]

<…>

<13 декабря (30 ноября)>

14 декабря (1 декабря). Пятница. Весь день в странной тоске. Не могу вспомнить, но что-то связано именно с этим числом, 1 декабря, – что-то очень тяжелое. Но и без этих печальных блужданий в прошлом достаточно причин, чтоб быть огорченным. Ведь не предвидится никаких разумных выходов из положения. Никакой уверенности в завтрашнем дне, и не только в личном смысле, но и в отношении всего нашего Отечества, да и всего мира. Об участии же в «новейшем строительстве» и говорить нечего!

<…>

Вчера вынырнул подоходный налог, сегодня финансовый гений Ю. Ларин¹⁷⁷ выступил с идиотским проектом штемпелевания всех бумажных денег – на предмет покрытия государственного дефицита. Само по себе это уж так глупо, что не стоило бы на этом останавливаться, но, как этап на пути к отмене частной собственности, идея чего витает в воздухе, и этот проект показателен и тревожен.

<…>

Еще одна «приятность»: дворник явился сегодня с предупреждением, чтоб мы не пугались, если на днях произойдет обход всех квартир матросами, которые всюду ищут оружие!

15 декабря (2 декабря). Суббота. <…>

Второй день по городу громят погреба. Ночью наши девицы даже слышали довольно громкую стрельбу. Днем все трамваи стали там, где их застигло прекращение тока. В газетах слух, будто Государю удалось бежать с семьей из Тобольска.

<…>

16 декабря (3 декабря). Воскресенье. В «Известиях»: «Перемирие заключено». Вопрос о переброске войск хитро обойден. Бегство Николая II опровергается. Говорится открыто о лишении всех Романовых всего их имущества. «День»[155] истолковывает слух о бегстве Государя как объяснение, почему в Сибирь отправлен отряд матросов, настоящее назначение коих – привести к повиновению Сибирскую республику[156]. Трамваи сегодня ходят, но спектакли в Мариинском театре прерваны – из-за отсутствия топлива.

Вечером друзья (Стип, Замирайло¹⁷⁸, Эрнст, Бушей, Аргутон) и Акица с детьми были заняты разглядыванием моей коллекции старинных рисунков; все это под лампой представляло собой прелестную картину уюта, однако передо мной мелькнул вопрос: неужели это один из последних вечеров, когда такая сцена еще возможна?.. Мы на вулкане, извержение коего как будто должно начаться в ближайшем будущем. Что, например, означают те три ружейных выстрела, которые раздались у нас где-то по соседству? Говорят, во многих местах продолжается разгром погребов и вокруг идет стрельба. Трудно справиться с начавшимся пьяным бунтом. Пьяный же бунт может повести ко всяким другим безобразиям. Разгромят погреба, а там и соседние лавки: торговля остановится, наступит полный голод, начнутся поиски по частным домам вина и хлеба. Тогда волей-неволей придется прибегнуть к террору и т. д. <…>

Вообще же, должен констатировать, что при всем теперешнем «ожидании конца» у меня на сердце все же теперь спокойнее, нежели вокруг 21 апреля или осенью, в период эвакуации[157]. Вот когда мной овладевала безумная тревога, и я всеми силами сопротивлялся, чтоб не впасть в полное отчаяние. Теперь же, когда все уже упущено, все шансы потеряны и едва ли вернутся при иных комбинациях, я чувствую себя в каком-то царстве по ту сторону разума и воли, исключительно во власти стихий. Это проще. «Ничего не поделаешь» – лучше, нежели сознание, что можно еще многое сделать, да вот те, от кого это зависит, не хотят, не понимают, своей же пользы не понимают!

<…>

17 декабря (4 декабря). Понедельник. <…>

На днях Арцыбушев¹⁷⁹ слушал Троцкого – ту речь, которая была произнесена в Николаевском зале Зимнего дворца перед большевиками, сразу после того, как он, Троцкий, был освистан в Александровском зале только правой половиной Крестьянского съезда. Наружность, по словам Юры, у Троцкого жуткая: острая бородка, глаза разбойничьи, «пустой», бездушный голос. Пользование известными ораторскими приемами и самой бессовестной лестью. Побывал Юра и на казачьих съездах в Екатеринодаре и в Новороссийске. Каледина он описывает в виде эффектного генерала с сильно горбатым носом. Отличительная черта этих собраний – это какое-то «общее хитрение, общее себе на уме». <…>

18 декабря (5 декабря). Вторник. Уже лежа в постели, слышал выстрелы – около часу ночи. Это, вероятно, продолжают грабить погреба Елисеева, Баскова и Католической Консистории (тоже на нашей 1-й линии). Мотя напугана слухом, будто большевики собираются устроить забастовку прислуг (митинг на эту тему происходил у нас на углу) и устроить обход с этой целью всех квартир. Наши дворники и швейцар, в виде исключения в общем правиле, не бастуют. Среди дня пришлось заполнить заявление о неимении винного запаса. Это в предупреждение обыска (солдатами Финляндского полка).

<…>

Сегодня должны начаться мирные переговоры. Переговоры о перемирии завершились обедом, данным честь честью немецкими генералами. Воображаю, какая это была курьезная комедия и как все было пущено в ход, чтоб усыпить бдительность и ублажить кастовую взъерошенность! Впрочем, надо думать, что немцы «все делают хорошо» – «хорошая немецкая работа». Если даже инициатива и у них ошибочна, несчастна или преступна, то, раз дело вслед за тем началось, оно будет совершаться на пять с крестом. С другой стороны, что в политике не преступно? Во всяком случае, представляется преступным все, что не увенчивается успехом. Я же не могу (в качестве, ну, скажем, художника) не любоваться совершенством техники «в делах кесаревых», – и вот недостаток, а временами и полное отсутствие