Моя пятнадцатая сказка - [46]

— Ен Ниан, что ли, шутками заманил тебя на лед? — отец помрачневший спросил.

— Нет! Что вы! — пылко возразил младший сын, догадки подтвердив его.

И горечь, и гордость заполнила сердце Хон Гуна. Милосердным, почтительным был его третий сын. Но жаль, что по жизни они вместе прошли так недолго.

— Хорошо, — отец с улыбкою пальцы сына сжал, не менее любимого, чем тот, — Твой меч передам ему. Скажу, что ты признался наконец… — и, слово гадкое сказав, помрачнел, не сразу сил нашел сказать: — Что он жизнь зимой спас тебе.

Но Хэй ему улыбался, счастливо. Глаза счастьем горели на исхудалом страшно лице. И мать его улыбалась украдкой. И понял мужчина, что в этих покоях уже все знали. И старшего сына его любили. Но тоже скрывали, раз сам господин говорить не хотел.

— Спасибо, отец! — сказал благодарно Хэй, — Вы сделали меня таким счастли… — и обмякла рука его в широких ладонях отца. И крепких.

Но что за мука и что за проклятая удача ребенка очередного вновь пережить отцу?!

И похороны провели широко. Как и пепел второго сына, ветром развеянный. Он — мать призналась — просил ее о том. Чтобы полететь по небу с ветром, свободным и с крыльями. Чтобы она сказку ему рассказала, а он — может вдруг — сумеет полетать во сне?.. И во сне другом улетел добрый Хэй. Совсем улетел еще юный. Душа добротою широкая была у него. Как море. Которым — одним из начертаний — писалось его имя.

А Ен Ниан кутил и пил. Пил и кутил. Но, если честно совсем уж — но о том знали боги только, а из живых никто не подозревал — первые месяца три после похорон наследник пил, тоску заливая об умершем. Если честно, он немного даже младшего брата любил. Если можно было так о нем говорить. Если сердце его способно все-таки было любить.

После провала на экзамене первого лишь Хэй смущенно улыбался ему. Единственный улыбался ему в доме. Ну, кроме матери Ен Ниана, хотя по лицу ее да по морщинке новой, первой, читалось, что и она сыном своим сегодня страшно расстроена. А тому, привыкшему к ее обожанию непременному, разочарование ее встретить первое ужасно было. Он вдруг почувствовал себя нищим умом и жалким в глазах у женщины, которую обожал. Одну лишь ее. Такую заботливую прежде. То есть, она и сейчас заботливою было, но было уже что-то не то в ее глазах.

И после второго провала — хотя он старался на этот раз уже — только Хэй пришел к нему, с подносом сладостей. И, хотя он в гневе ударил мальчишку по руке, разбив ее и поднос со сладостями уронив, однако же добрый мальчишка остался. Сказал, что верит в него. Что верит, что в следующий раз он обязательно… И в тот единственный из дней Ен Ниан пустил его к себе. Со злости споил. Смотрел, как брат младший смешно морщится, впервые попробовав вино. Как он потом смешно танцует и прыгает, поет охрипши. Как обезьяна прыгает! Но он единственный в тот день был с ним. И в ту ночь. Ночь первую, проведенную без любовниц. А слуги с ужином и завтраком даже не пришли — всем запретил господин разгневанный.

Добрым братом был Хэй. Милым сердцу братом. Но понял это Ен Ниан слишком поздно — уж ветер весь прах его развеял, унес по краям неизвестным.

Но выводов не сделал тогда Ен Ниан. Он не подумал, что люди бывают смертными. Он не задумался, как он жил и зачем на свете живет. Кутил и пил. Пил и кутил.

* * *

Те страшные семь лет были для Хон Гуна. Он страшно боялся, что сын его сопьется или убитым станет в пьяной драке, драке глупой и непристойной. Последний из всех живых его сыновей. Наследник. Наложница третья родила было еще одного мальчонку — и восторгом, надеждой отец воспылал — но умер тот на третьем месяце, родиться дерзнувший зимою долгой и страшно в тот год холодной.

Совсем седыми стали волосы чиновника после той зимы. Шел сорок третий год ему. Но, казалось, что закончилось уж все. И не хотелось больше ничего. Не ждал он ничего. Хотя, бывало, сердце согревалось теплом рядом с его Кэ У, все еще остававшейся в поместье отца и не нужной больше никому. Да согревалось сердце, когда случайно заставал он мать Хэя, молившуюся богам пылко, чтобы вернулся живым Гу Анг, чтобы ничего не навредило ему. Она и с Кэ У несчастной общалась приветливо. Всегда еще.

— Хотя б ему! — молила, — Хотя бы спасшему жизнь сыну моему, мне его на год подарившему еще, точнее, на тринадцать месяцев, хоть жизнь подарите ему! Хоть вместо моей жизни!

— А кто останется тогда со мной?! — не выдержал возмущенно ее господин, выдав наконец-то свое присутствие.

— Кэ У, — улыбнулась женщина, молодая еще, но пряди две белых пролегло уже от висков и уходило в переплетения прически, — Кэ У никогда не бросит вас, мой господин.

Вздохнул отец семейства уныло, прошел мимо жены коленопреклоненной, опустился устало в кресло. Снова вздохнул.

— Замуж бы ей! — боль очередную свою выдохнул он наконец.

— А может… — начала осторожно жена.

— Что «может»?.. — подался мужчина вперед, оживившись.

А вдруг она что-то знает? Вдруг подскажет? Она тихою очень была, но умной. Вот, поняла все про старшего сына, но виду совсем не подала. И, как заметил он, она и ее сын, со слугами были милы и справедливы. Из их дома никогда не выходил Гу Анг, опуская голову и пряча слезы.