Моя преступная связь с искусством - [105]

Я вспоминаю, как в ресторане «Бомбей», разглядывая его светлое пиво и надпись на куртке Cannabis Cup, Amsterdam, спросила, какая у него была самая большая мечта.

Синклэр сказал, что мечтает наконец вырваться из США, получив разрешение на въезд в Нидерланды (в результате это ему удалось), где можно курить дурь до бесконечности и никто тебе не будет мешать. Это были не совсем слова, ожидаемые от вольнодумца и анархиста, про которого была написана песня, но, с другой стороны, разве борец за права человека не может пожелать себе немного личного счастья?

Мы ехали в моей «Мазде»: Синклэр в черной футболке с навешенной на нее ленточкой красного цвета; его потрепанный, повидавший все и вся грузный друг, представившийся как «фотограф Эмиль», а также драгдилер Боб Брайан [имя изменено], который каждый раз, когда к нему стучится клиент, опасается, что это пришли из полиции, потому что в Америке до сих пор дают срок за траву.

За стеклом простиралась мрачная индустриальная окраина Сан-Франциско, напоминавшая родной Синклэру автомобильный Детройт; из окон машины вылетал табачный дым и голоса, а из диска Леннона, который кто-то поставил в мой CD player, — старая, со стершейся позолотой, но не потерявшая актуальности песня:

Дали десять лет за две

Он сидит теперь в тюрьме

Убивал бы во Вьетнаме

Отправлял к едреной маме

Или служил бы в ЦРУ —

Тогда б не кинули в тюрьму

За нас за всех сидит он,

Без детей и без жены, Синклэр Джон.

Оставь его в покое, выпусти его, сэр

Пусть будет свободным Джон Синклэр

III

Мариан Амахер

Как странно порой объединяются несопоставимые, несоизмеримые вещи, обращаясь в асимметричный ассортимент, в котором одновременно видится и многозначное все, и ничего…

Что может быть общего между итальянской сенаторшей Леви-Монтальчини и авангардной американской композиторшей Мариан Амахер, которой мой преждевременно умерший друг («У. Д.»), чьи сладкие сексуальные щупальца достают меня и из могилы, как-то выписал чек на восемь тысяч долларов ни за что, просто так, на фестивале Вудсток?

Этот рок-фестиваль, три дня песен, пива и брошенных на траву покрывал, был организован в 1994 году в честь двадцатипятилетия Вудстока, прошедшего в 1969 году.

«Вудсток 94 — это было нечто, бесспорно» — пишет мне художница Сильвия Болл, как-то выставившая свои «Сигарные акварели», с тщательно вырисованными овальными сигарными лейблами, в галерее У. Д.

«Результатом хипповства стал хаос — и несколько украденных настенных росписей со знаменитой стены.»

Под «стеной» имелся в виду опоясывающий огромное пространство фестиваля и расписанный художниками яркий забор — курировавшийся У. Д. арт-проект. «Мариан Амахер была похожа на ведьму» — рассказывал он, когда мы с ним, удобно устроившись на передних сиденьях, курили в машине. «Такая страшная на лицо седовласая ведьма с кошмарным характером, не подпускавшим к себе. Но у нее были сверхоригинальные проекты, идеи, даже, я бы сказал, гениальность — и полное отсутствие звонких монет.»

Я, затаив дыхание, слушала, только чтобы все мгновенно забыть, а после смерти У. Д. неожиданно заинтересоваться.

«Она работала с пространством, электроникой, дронами» — продолжал он. «Как я люблю дроны! Знаешь, что это такое?»

«Нет, я не знаю, что это, дорогой У. Д., до сих пор. Ты там слышишь меня?»

«Ну я и дал ей восемь тысяч, тогда я еще был богат.»

«Может быть, звуковые скульптуры Мариан Амахер соединят нынешний и нездешний миры?»

«Она взяла деньги и куда-то пропала. Надеюсь, они ей помогли.»

Я пошла на концерт. В зале было темно: по потолку шарились светлячки; как прожекторы со смотровой вышки, метались лучи; беглецами шарахались пятна. Усиленный колонками звук был такой запредельный, что голова начинала зудеть и казалось, что из нее извергается скрежет и треск.

— Сигналы из космоса, голоса из прошлого, музыка будущего, предсмертные крики, гроза. Шумы, шорохи, бесовский шабаш.

…

С разметанными волосами Амахер носилась по залу, управляя процессом.

«Она озабочена не столько тем, что испытывает слушатель во время прослушивания ее шумового шедевра, сколько своеобразным послевкусием, которое она сознательно выстраивает и создает. Для нее важно то, что остается в воздухе после того, как обесточен звуковой пульт, после того, как отзвучало произведение, после того, как погасли огни.

Экспериментируя не только с акустикой архитектуры и музыкальными инсталляциями, но и человеческой психологией, она пытается найти способы, которыми люди могут быть транспортированы, при помощи ее звука, в иное пространство» — делится впечатлениями искусствовед.

Но что же объединяет Леви-Монтальчини и Амахер, чье имя залинковано на сайте ростовского журналиста и меломана Игоря В. (в клубе я поднял с полу журнал и там были Вы, Рита, а в этом же номере — обожаемый мной Алистер Кроули… номер журнала был 59, а мой год рождения тоже пятьдесят девять и я подумал: боже, я опять Вас нашел! Инфинити на кончике обоюдоострой иглы!), который завешивает окна черной плотной материей, чтобы отгородиться от «мерзостей мира»?

Так же завешивала окна и будущая нобелиатка Леви-Монтальчини во время войны.