Моя очень сладкая жизнь, или Марципановый мастер - [15]

— Красивая у Лизы сися?..

Это "сися" было такое аллитерационно-мягкое слово. А сама грудь была все-таки скорее полумягкой…

Лиза взяла руку мальчика и крепко притиснула ее к своей груди. Но щупатель груди из мальчика пока что был никакой. Он совсем перепугался. Тогда Лиза начала стремительно действовать. Она стянула юбку через голову — вжик! Ни бюстгальтера, ни трусов Лиза не носила. И вот она стояла в светло-розовом поясе для чулок — надо признать, изрядно испачканном — и ее коричневатые чулки с молочно-белыми железными дорогами больше ничего не скрывали. А из уст Лизы теперь лились слова. Она говорила так быстро и хрипловато, что испуганный мальчик, державший по-прежнему руку на ее груди, этих слов уже и не понимал. Но смысл слов до него все же доходил, дескать, пусть он ничего не боится, ведь они люди с одного хутора, и что она, Лиза, уж знает, что интересует мальчиков, и не надо таиться, что давеча он заглядывал ей под юбку; да и надо ли этого стыдиться, она ничего не стыдится, ей и нечего стыдиться — пусть мальчик посмотрит, как выглядит красивая молодая женщина, потому что рано или поздно это все равно придется увидеть, и не только увидеть… И тут с мальчика были содраны спортивные брюки и трусы — с несколько длинноватыми штанинами, немного похожие на женские, которых их обладатель стеснялся. Юный мыслитель, теперь уже бесштанный, перепугался от этого такого внезапного соприкосновения с подлинной, очень и даже очень материальной реальностью… Его удивило, даже напугало обилие молочно-белого мяса, которое выпирало через верхний край пояса для чулок, словно подошедшее тесто; и груди ингерманландки были действительно огромные, как тыквы, ну, все-таки как юные тыквы… Этой женской плоти было так много, что перехватывало дыхание.

"Чего ты, парень, стесняешься, что тебе так уж нужно скрывать?" (Таков был смысл ее слов.) И Лиза рассмеялась, а руки молодого хозяина, которые инстинктивно дернулись, чтобы прикрыть то, чем в самом деле нельзя было похвастать, она убрала безо всякой деликатности, прямо-таки резко, силой отвела от скрываемого. И вот этого Лизе действительно не нужно было делать — какое-то пульсирование тем временем уже прошло по известным частям его тела, потому что на первый раз было предложенного чересчур много и… и в юном мозгу произошло нечто такое, что можно сравнить с перегоранием электропробок при сверхвысоком напряжении… И это перегорание тут же отразилось на физическом состоянии подростка, который теперь окончательно утратил свою промежуточную, немножко даже мужскую, сущность. М-да, стоя таким образом, неопытный юнец мог напомнить знаменитую скульптуру Микеланджело "Давид".

Однако Лизу это не остановило. Она раскинулась на старом диване, и ее поведение весьма недвусмысленно выражало мысль: если с тебя, мальчик, нет никакого толку, на что я все-таки надеялась, то у тебя все же есть руки и… и не стесняйся ты потрогать Лизу…

— Я… я хочу выйти. Хочу во двор… — заюлил юноша, вернее юнец, пытаясь вырваться из горячего, потного и какого-то странно пахнущего объятия.

Но тут Лиза вскочила, голая, метнулась по земляному чердачному полу к двери и повернула ключ в замке! И сказала на своем ингерманладском языке что-то такое, что должно было означать — теперь никуда этот маменькин сынок отсюда не денется…

И со страхом юный притесняемый или насилуемый — как иначе это назвать — заметил, что в глазах Лизы успел появиться злобный блеск. Что-то такое, что могло бы гореть в глазах оборотней, если бы они существовали. Лиза будто наслаждалась чем-то. Властью!

— Пожалуйста, Лиза, дорогая, отпусти меня…

Это уже была мольба, к тому же мольба, произнесенная дрожащим голосом. Но жуткое дело — казалось, именно м о л ь б а и волнует Лизу. И даже больше, чем то, что она привыкла получать от мужчин с лихвой. Она была повелительницей жалкого, голого существа, она оказалась в положении рабовладельца, чего ее душа так алкала!

— Никуда ты не пойдешь! Поди сюда и… И учти, мальчик, что я очень хорошо знаю, что у твоего дедушки в кабинете за шкафом стоит винтовка! И он был кайтселитчиком и эксплуататором на селе, и если я об этом сообщу куда надо, то всем вам дорога в Сибирь.

Теперь за злым блеском в ее в глазах был еще какой-то особый холод, на меня смотрели как на упавшую на спину букашку — может, наступить да раздавить? Ничего подобного в женском взгляде до тех пор я не видел.

И мальчик послушался: ведь дедушка в опасности. Вся семья в опасности… Можно было и впрямь поверить Лизе, что о винтовке, которую давно надо было сдать, она действительно сообщит. Именно туда, где очень ждут таких сообщений.

А Лиза вновь была на старом, продранном диване, бесстыжая, издевающаяся, нижняя часть тела абсолютно голая; мальчика подтащили к себе поближе, руки направили куда-то, где было сыро. А следом прижали и даже его голову… Ох, от этого белесого, пахнущего мочой пучка волос замутило… И еще у Лизы на лобке была родинка — мохнатая, как гусеница.

Зачем Лиза так спешила?! Когда в вишневом саду мальчику написали на голову, он ведь ощутил нечто ранее не испытанное… Что-то уже действительно было в зародыше, возможно даже и физически. Но зарождающиеся страсти робки и боятся света. Будь здесь темно, была бы Лиза нежнее, не захотела бы так прямолинейно добиваться цели… да, кто знает. Видно, она не была той настоящей женщиной, о которой однажды говорили дедушка и бабушка.