Моя неволя - [21]

Однажды командир батальона сказал мне, что я назначен его заместителем по политработе и теперь в мои обязанности входят ежедневные политзанятия с батальоном — читка газет и политбеседы в каждой роте. Я был очень удивлен таким назначением, поскольку не был ни комсомольцем, ни членом партии, всегда был далек от политики, и, более того, я не переносил политзанятия и при малейшей возможности старался улизнуть. А тут вдруг назначен заместителем комбата по политчасти…

Скрепя сердце я стал проводить политучебу. После политучебы батальон занимался строевой подготовкой или чем-то еще, но и при этом свободного времени у нас было слишком много. Его каждый использовал по своему усмотрению: кто играл в самодельные карты (карты у нас были строго запрещены), кто травил анекдоты и всякие небылицы, кто писал письма, кто проводил свой досуг на «махаловке», а кто просто валялся, глядя в потолок.

В Винер-Нойштадте нам разрешили писать домой, и большинство поспешили воспользоваться этим. Я, не зная, что ждет меня впереди, писать домой не стал, опасаясь, что может быть длительный перерыв, и я только еще больше растревожу маму.

«Махаловка» в нашем лагере соседствовала с огромным дворовым удобством типа сортир, благоухавшим «нежнейшими» специфическими запахами, что ничуть не беспокоило ее завсегдатаев. «Махаловка» целыми днями гудела, как пчелиный рой, затихая только на ночь, там шли крупные торговые сделки, и за одну пуговицу от штанов можно было приобрести не меньшую «ценность». Случалось, что какую-нибудь дрянь «махали» на стоящую вещь и наоборот. «Махаловку» я избегал. Не нравилось мне это, да я и не обладал способностями коммерсанта. Но однажды меня все-таки затянул на нее мой новый знакомый и, к тому же, земляк Иван Гусев, по профессии часовщик. Потолкавшись на «махаловке» несколько минут, он баночку из-под вазелина «махнул не глядя» на ручные часы (конечно, испорченные). Пользуясь обычной швейной иглой и обломком лезвия ножа, он в течение получаса вдохнул жизнь в испорченный механизм, чему я был очень удивлен. Часы эти он презентовал мне, так, как у него уже были довольно хорошие карманные. От него я узнал таинство ремонта часов.

Из нашего лагеря были хорошо видны горы и на склоне ближайшей горы — два белых домика. Говорили, что до этой горы тридцать километров. Может, так оно и было: расстояния в горах воспринимаются очень обманчиво.

Глядя на эти горы, я иногда фантазировал: «Вот если бы сбежать из лагеря и добраться до гор… Там свобода…» Уж очень надоели все лагеря, устал ждать у моря погоды. Но какая свобода, и кому я был там нужен в чужой стране, почти не зная языка? Ведь мог легко остаться в Италии — прекрасной, но тоже чужой стране. Нет, только домой, на Родину. Скорей бы домой. Я очень тосковал по маме и готов был проделать эти тысячи километров, отделяющие меня от Челябинска, пешком. Но надо ждать. Набраться терпения и ждать. Теперь уж не так много. Или…

Мне часто рисовалась в воображении встреча с мамой, встреча с моим лучшим другом Борисом Забелло, встреча с другими друзьями-одноклассниками. Я был твердо уверен, что такой день настанет.

Когда стояла ясная погода и горы были видны хорошо, мы наблюдали, как, скрываясь за горой, пикировали наши штурмовики. Они бомбили и обстреливали из пулеметов эсэсовцев и власовцев, которые засели в горах, не хотели сдаваться, упорно сопротивлялись и делали диверсионные вылазки. Эту картину я наблюдал даже в сентябре, спустя почти полгода после окончания войны.

В один из дней в лагерь прибыли особисты, и работа закипела: вызывали на допрос то одного, то другого, некоторых даже повторно. Дошла очередь и до меня. Допрашивал меня молоденький лейтенант, напускавший на себя важность и пытавшийся казаться старше.

Когда я уже ответил на его последний вопрос и получил разрешение идти, он вдруг остановил меня в дверях и заинтересовался моими часами, а попросту потребовал, чтобы я их отдал ему. Меня это возмутило, и я ответил отказом в довольно резкой форме. На это лейтенант отреагировал матом и сказал, что если бы я был умней и не упрямился, то через пару месяцев был бы дома, а теперь мне придется поработать несколько лет на благо Родины. Я ничего не ответил и вышел из комнаты.

На следующий день кто-то из лагерного начальства дал мне, как грамотному (10 классов тогда котировались высоко), изрядную стопу бланков материалов допросов с указанием, что с ними надо делать. Когда я добрался до своего бланка, то прочел там: «Интернирован». Так расправился со мной особист.

Вскоре начали составлять команды на отправку, но кого куда — никто не знал, за исключением тех случаев, когда команду принимали и сопровождали военные разных родов войск. Это значило, что они попадают в воинскую часть и на их бывшем пленении поставлен крест. Мне рассчитывать на это не приходилось, поскольку авиация в людях тогда уже не нуждалась.

Однажды произошло чрезвычайное происшествие. Один из отъезжающих решил перед отправкой зайти к лагерному парикмахеру побриться. Команда уже была готова к отправке, а его все нет и нет. Начали его искать и вскоре обнаружили с перерезанным горлом.