Моя мать Марлен Дитрих. Том 1 - [2]

Ей как раз исполнился двадцать один год, когда Луис Дитрих, покорившийся судьбе, пришел с визитом вежливости в дом ее родителей. Стоя, как положено, рядом со своей горделивой матерью, Йозефина смотрела на приближающегося жениха. Его мужская красота пронзила ее, и, приседая в реверансе, вместо того чтобы опустить глаза, она не смогла оторвать изумленного взора от его лица.

— Фрёйлен Фельзинг, — пробормотал он, прикладываясь губами к ее холодной руке, и для этой чувствительной, но отнюдь не блестящей девушки время остановилось. Она полюбила его! Страсть, времени не подверженная, не задающая вопросов, необъяснимая, порой нежеланная — сквозь измены, кровавую бойню войны, даже после его смерти — до конца ее дней.

Она была в белом кружевном платье, в кашемировой накидке от зимнего холода. Фату придерживал традиционный миртовый венок, прочное кольцо которого обозначало ее девственность; девица викторианского времени в парадном убранстве. Луис, сменивший офицерский мундир на столь же франтоватую форму лейтенанта имперской полиции, высился подле нее в темно-фиолетовом с обильным золотым галуном. Они произнесли свои клятвы по англиканскому ритуалу. Стоял декабрь 1898 года; ей было двадцать два, ему — тридцать.

Они переехали в свой новый дом в Шёнеберге, фешенебельном городке под Берлином, где размещался полк Луиса. Название соответствовало месту: высокие тополя, цветущие сады, уютные площади, добротная архитектура, — весьма мило. Грациозно изогнутые уличные фонари недавно обрели электрические лампы; зеленые трамваи с открытыми площадками больше не нуждались в тягловой силе лошадей — отныне длинные электрические щупальца соединили их с новым столетием. Йозефина деловито, не по годам, осмотрела свою маленькую резиденцию. Все сияло, сверкало, отлично работало. Луис с умилением взирал на эту серьезную новобрачную, думающую только о том, чтобы угодить ему. В конце концов женитьба могла обернуться приятным разнообразием.

Когда акушерка объявила о рождении дочери, Луис ответил лишь пожатием великолепных плеч и приказал подать ему коня — свой долг он выполнил. Его отец, вероятно, был разочарован, что родился не сын, но поскольку никто из детей Луиса, мужского ли, женского ли пола, не мог претендовать на наследство, то на самом деле разницы особой не было. Луис чувствовал, что пора менять декорации. Последняя любовница ему прискучила, а теперь, когда Йозефина стала кормить ребенка грудью, он решил запереть дверь между их спальнями. Заниматься любовью с кормящей матерью — увольте, только не это.

Йозефина назвала своего первого ребенка Элизабет. Этакая печеная картошечка, кареглазое, тихонькое, не смеющее требовать внимания существо, старающееся лишь угождать. Она, может быть, и крикнула бы: «Полюбите меня!» — но ее все равно никто бы не услышал, да и крик этот был загнан глубоко в ее сердце. Своим рождением она навлекла на мать кару одиночеством и несла в себе эту вину, даже не зная ее причины.

Йозефина продолжала исполнять ежедневные обязанности деловитой домоправительницы и матери, живя лишь ради редкого скрежета ключа, поворачивающегося ночью в замке и снимающего камень с ее души.

Тремя неделями спустя после своего двадцать пятого дня рождения, утром 27 декабря 1901 года Йозефина, пережив тяжелейшие роды, разрешилась от бремени второй дочерью. Дитя было блистательное: точеную головку опушал цвет летнего заката, тельце светилось, как жемчуг Востока, ясная лазурь проглядывала из-под полуприкрытых век, — Золотой Сокол в миниатюре. Йозефина держала у груди это совершенное создание, смотрела — и страсть, которую она питала к человеку, сотворившему себе подобие, перешла на его ребенка. Как если бы бушующая сила покинула ее тело — так она ощутила это. Вместе с новой любовью, близнецом старой, пришел неизъяснимый ужас, с тех пор преследовавший ее: не унаследует ли дитя отцовские наклонности? Не окажется ли для нее столь же легким делом причинять боль тем, кто ее любит? Она поклялась охранять дочь, даже от нее самой, если понадобится. Йозефина назвала новорожденную Марией Магдалиной. Что это было — мольба к Господу о защите или ясновидение?

К двадцати девяти годам Йозефина стала старухой. Гложущая ее тоска сделала свое дело. Из поры юного цветения, столь грубо прерванного, она вышла холодной женщиной, закосневшей в своих привычках, в стоицизме, приказах, назиданиях и тяжеловесных трюизмах. Увидев особу в темной юбке, блузке с глухим воротом и разношенных башмаках, случайный гость счел бы ее скорее за суровую экономку, чем за молодую хозяйку шёнебергского дома. Железной рукой Йозефина вела хозяйство и воспитывала дочерей. Они ее боялись. Но страх перед родителями был настолько естественной принадлежностью хороших прусских домов, что две маленькие девочки воспринимали его как должное, и это их не угнетало.

Элизабет, прозванная Лизель, была умным ребенком. Как воробышек, которого она напоминала, подбирала она любые крохи любви, небрежно ей бросаемые. Она сама выучилась читать, будучи неполных пяти лет, и, когда младшая сестренка не требовала ее услуг, забиралась на чердак, в сокровищницу книжек. Свою красавицу сестру она обожала. Лизель принадлежала к числу тех редких людей, которые не способны на зависть. Конечно, хорошо было бы быть красивой и чтобы тебя за это любили, но Лизель, как очень чуткий ребенок, приняла свою некрасивость с самого раннего возраста.