Моя любимая свекровь - [84]

– Все кончено, мама, – говорит Нетти, и я не понимаю, что она имеет в виду, пока она не прижимает подушку к моему лицу и не надавливает на нее с решимостью, которая говорит мне, что она не отпустит.

Я чувствую, как она всем весом давит мне на грудь. Я что есть мочи вцепляюсь в ее запястья, но она только сильнее прижимает подушку к моему лицу. Мне нечем дышать. Легкие горят. И когда наползает чернота, последняя моя мысль… эту решимость она унаследовала от меня.

60

Нетти

ПРОШЛОЕ…

Сначала замирают мамины ноги. Она не сдавалась без боя, и в этом была вся мама. И это сработало в мою пользу, поскольку каждый пинок лишь еще больше ее утомлял. Теперь я сижу верхом у нее на груди – так же как Олли сидел на мне, когда мы были маленькими и он допрашивал меня, что именно я вынюхивала в его комнате. Ее пальцы тисками сжались на моих запястьях, но их хватка понемногу ослабевает, руки опускаются, но я продолжаю прижимать подушку еще несколько минут после того, как она застыла. Наконец я встаю, оставляя подушку на ее лице.

Мама умерла. Ее стопы легли набок, так что туфли смотрят носками в разные стороны. Глядя на них, я вспоминаю Злую Ведьму Востока, когда на нее падает дом Дороти. На мой девятый день рождения мама водила меня в «Гранд-театр» на «Волшебника Страны Оз» и даже подарила пару рубиновых туфелек. Я пропустила большую часть спектакля, потому что восхищенно разглядывала, как моя обувь искрилась в свете театральных ламп. Я носила эти туфельки каждый день, пока подошвы не стали тонкими, как бумага, и я не почувствовала камни и грязь под ногами. Это был один из немногих случаев, когда мама сделала все как надо.

Мой мозг с трудом прокручивает информацию, пока я пытаюсь сообразить, что делать дальше. Мама закинула левую руку за голову. Ногти у нее выкрашены в ужасный телесно-розовый цвет, а на безымянном пальце – несколько колец, сплошь скромные, из желтого золота. Я никогда не видела ее без них. Они как диковинный сустав, живая ее часть. Или, теперь, – мертвая.

До меня постепенно доходит, в какой я попала переплет. Я убила свою мать. Убила ее, как говорят в кино, голыми руками. И все же, когда я смотрю на нее, такую тихую и спокойную, я чувствую только покой. Не тот ужас головокружения, свободного падения, который испытала, когда умер папа. Мир и покой. Забавно, что теоретически мать и отец делают одно и то же. Они заботятся о тебе, защищают тебя, пытаются сделать из тебя разумного человека. Если они делают все правильно, это удерживает твои ноги на земле. Если неправильно, то мешают тебе взлететь. Разница тонкая, но огромная.

Жизнь мне дал подход отца.

«Папа». Слово всплывает у меня во рту, и я выдыхаю его. Мне приходит в голову, что это первый раз, когда у меня проблема, настоящая проблема, а его нет рядом, чтобы мне помочь.

«Это просто проблема, Антуанетта, – сказал бы он, – и остается проблемой, пока ты ее не решишь».

Я осторожно массирую правое запястье, потом левое. Для такой тощей старухи мама была на удивление сильной. И упорной.

«После смерти твоего отца я подумывала о самоубийстве. Я изучила проблему, я купила онлайн нужный препарат… он все еще в дверце холодильника!»

Она что-то такое сказала, так ведь? Или мне послышалось?

Я иду на кухню, открываю холодильник и придерживаю дверцу бедром. Полупустой пакет молока вклинился рядом с неоткрытой бутылкой тоника и двумя коричневыми стеклянными пузырьками с белыми этикетками, покрытыми медицинской тарабарщиной. Я присаживаюсь на корточки, чтобы внимательней рассмотреть наклейки. Жирными зелеными и красными буквами там написано название: «ЛАТУБЕН».

В голове у меня начинает складываться план.

Надев резиновые перчатки для мытья посуды, я несу оба пузырька в гостиную. Убирая подушку с маминого лица, я мельком смотрю на нее – ровно столько, чтобы понять, что она выглядит далеко не безмятежной. Ее лицо застыло в пугающей гримасе, изо рта словно бы рвется гневный горький крик. Я ставлю на пол один пузырек и снимаю крышку с другого, сосредоточившись на том, чтобы вылить содержимое ей в рот. Большая часть стекает по щекам и собирается во рту, поэтому я опрокидываю остатки в камин и оставляю пустой пузырек рядом с ее безвольной рукой. Незачем вливать и второй, поэтому я запихиваю его в сумочку. Это не лучший план, но другого у меня нет.

Поворачиваясь, чтобы уйти, я потираю запястья. Завтра они будут в синяках.

61

ЛЮСИ

НАСТОЯЩЕЕ…

Наконец телефон Олли перестает звонить. Но когда тут же начинает трезвонить мой, я непонятно почему настораживаюсь.

– Надо ответить, – говорю я.

Олли кивает, как будто только что понял то же самое. Мой телефон лежит рядом с ним на кровати, и он подносит его к уху.

– Алло? Да? – Его глаза находят мои. – О чем ты говоришь? – Брови у него ползут вверх.

– В чем дело? – спрашиваю я, но Олли останавливает меня, подняв руку.

– Ты уверен? – произносит он в телефон, а потом надолго замолкает.

Я не могу сказать, слушает ли он, пытается переварить услышанное или еще что-то. Его глаза закрываются, лицо сморщивается. Я не смею открыть рот. Я едва осмеливаюсь дышать.

– Да, – говорит он спустя целую вечность. – Хорошо. Мы сейчас придем.