Моя дорогая - [25]

Петр Васильевич, связавшись с мошенниками, рассчитывал, что вот-вот получит все имущество своей строптивой, недоброй, нелюбимой женушки, еще при ее жизни. В каком-то смысле он готовил ей месть – за долгие годы своих унижений. Наверное, мечтал, что получит деньги, заживет счастливо с юной Лорой… А вышло, что перестарался. Не связывался бы с мошенниками, не предпринимал бы лишних действий, не гулял бы откровенно с юной любовницей при жене – само бы все в руки приплыло, пусть бы еще пару лет пришлось ему подождать.

Нетерпение сгубило отца.

Впрочем, во всем случившемся Петр Васильевич немедленно обвинил сына. Это он, Филипп, подослал к нему аферистку Лору, которая затуманила ему мозги, заставила пуститься во все тяжкие…

Филипп и сам чувствовал себя виноватым, в первую очередь перед мачехой. Он рассказал Марине Яковлевне про кольцо, признался в том, что виноват в его пропаже, – правда, несколько позже, когда уже жил с умирающей мачехой на съемной квартире. Это было самое напряженное, нелегкое время, еще до приезда Габричевского.

Удивительно, но Марина Яковлевна никак не отреагировала на это сообщение. Только рукой махнула: «А, ерунда, мой мальчик!» Тут вся жизнь рухнула, всего лишилась, так что есть ли смысл убиваться из-за какого-то там кольца?..

Потом, уже перед самой смертью, за несколько часов, вдруг сама вспомнила о кольце, обо всех своих прочих потерях и сказала, что, видно, это плата. Плата за то, чтобы получить сына. И не жалко потерянного. Любимый и любящий сын стоит того.

Она умерла счастливой.

Сделала подарок Филиппу, оставила ему квартиру, что оказалось очень кстати, поскольку своего жилья у него не имелось. Да, формально он был еще прописан в квартире Петра Васильевича, родительской квартире, так сказать, но отец не горел желанием делить это жилище еще с кем-то, пусть и своим родным сыном.

Филипп поступил в медицинский. Его всегда привлекала именно эта область знаний. Он ничего не боялся, не испытывал отвращения к телесным тайнам; вид крови и страданий не смущал его, не приводил в трепет. Опыт выхаживания мачехи, пусть и закончившийся ее смертью, явился тому подтверждением.

Вот так Филипп стал настоящим врачом – бесстрастным и бесстрашным. Машиной, механизмом. Инструментом. Лекарством. Чем-то типа дефибриллятора – электрического прибора для восстановления сердечного ритма, или вроде скальпеля, зажима, обезболивающего раствора в ампуле.

И только Надя сумела разгадать Филиппа, увидела его душу. Распознала, разглядела настоящего Филиппа.

На самом деле он всех хотел спасти.

И у него было сердце, оно находилось в груди, оно напомнило о себе, когда он влюбился в эту чудесную девушку с веснушками на носу.

Наверное, пришло время спасать самого себя.

Дефибриллятор! Разряд!..

* * *

Этот мир вокруг – изменился, стал другим. Вроде бы те же люди вокруг, то же солнце над головой, и город – все тот же, да и она сама, Надя, – все та же, прежняя… А нет.

Все то, да не то. Вокруг сплошное электричество, оно будоражит, бьет мелкими разрядами, не дает ни спать нормально, ни работать, ни есть-пить.

А как сладко пахнут липы, какими яркими кажутся первые розы на городских клумбах!.. Воздух, свет – все новое, незнакомое. Рассвет, закат – какое чудо!

Надя ходила и улыбалась блаженно, а ей улыбались в ответ окружающие. Надю любили люди, ее любило солнце, ее обнимал ветер, потому что она сама – влюбилась.

– Оля, я сошла с ума! Ты не представляешь, что со мной творится! – как-то, выйдя утром на кухню, заявила Надя – с ужасом и одновременно с восторгом.

– Да уж вижу, – снисходительно произнесла Ольга.

– Я сейчас проснулась и вот что подумала первым делом: он такой хороший, такой необыкновенный!..

– Твой Филипп – самый обычный мужик.

– Оля!

– Это пройдет. Вот кофе, йогурт – хочешь? Я бутерброды еще сделала… Присаживайся.

– Спасибо, – Надя села напротив Ольги, отпила кофе, откусила кусочек от бутерброда, опять задумалась, погрузившись в себя, в свои чувства.

– Надя. На-дя!

– А? – спохватилась она.

– Ты ведь не думаешь, что всю жизнь будешь вот так биться в страстях, просыпаться с мыслями только о нем, о своем любимом? – с насмешливой улыбкой спросила Ольга.

– А что? – рассеянно спросила Надя, опять принимаясь за завтрак. «Кажется, Оля в очередной раз намерена поговорить о личном. Не надо давать ей повода, нужно поскорее замять эту тему… Ах да, я сама виновата, делюсь с ней своими чувствами…»

– Эйфория скоро пройдет. Наступят будни.

– Меня это не пугает. И… тебе не кажется, что ты начала разговор о личном? – не выдержала и осторожно напомнила Надя.

– Нет, нет, я не о Филиппе, я теоретизирую. Я вообще рассуждаю, понимаешь?..

– Понимаю. Да, я согласна, эйфорию сменяют будни. Ко всему привыкаешь.

– Мне кажется, ты в таком состоянии способна наломать дров, – серьезным тоном произнесла Ольга.

– Например?

– Влюбишься, выйдешь замуж, родишь детей, застрянешь в быту, пеленках… Нет, это прекрасно, я сама мечтаю о детях, но меня вот что смущает. Мне кажется, брак как явление давно устарел. Это раньше он был нужен, когда люди пытались выжить в тяжелых условиях, тогда все большими семьями жили, несколько поколений вместе под одной крышей… И все работали, и у каждого – свои обязанности. Но сейчас-то это зачем? Женщина вполне может прожить одна, сама.