Моя дорогая - [19]

Еще отца до сих пор обожали женщины. Их было много, в основном средних лет, но попадались и совсем юные особы. Поскольку и на фото, и в жизни отец поражал своей небрежной импозантностью и благородной, покрытой патиной времени красотой. Густые, с седыми прядями, всклокоченные волосы, правильные черты лица, высокий рост, отличная фигура – ее отец сохранил до своих шестидесяти. Чуть мешковатая одежда, какая-нибудь старая растянутая кофта – трогательно, богемно.

Отец курил (немного, правда), любил выпить, но все в меру. Он был сибаритом: выбирал наслаждение, а не измождение.

Некрасивых женщин он терпеть не мог, хотя общался с ними особенно душевно, принимал помощь, целовал руки, фотографировал, фото размещал в своем журнале с подписью «С милой Сашенькой», «Ритуля, будь всегда!», «Лиза, мой ангел»… Но близко к себе не подпускал, поскольку – эстет, любитель прекрасного.

Женщина должна быть юной, красивой, и не просто красивой, а еще особенной. Гладкая кожа, свежие губы, ясные глаза, густые волосы, никаких депрессивных истеричек и грубоватых пофигисток. Женщина обязана источать нежность.

Правда, в последние годы молодые особы уже не бегали за отцом, появлялись больше в сети. Вели с отцом пылкие беседы, иногда пытались встретиться с Петром Васильевичем в реальности, но скоро понимали: перед ними пусть все еще красивый – царственной красотой стареющего патриарха, но нищий человек. И мало того что нищий, но и ко всему прочему готовый лишь получать, а не отдавать.

Иногда Филипп, заскакивая к отцу, заставал у него женщин – дам средних лет, смущающихся, удивленных и каких-то растерянных, что ли. Филипп их читал, словно открытую книгу. Дамам казалось, что они своим визитом осчастливят прекрасного седовласого принца, но нет, принц оказывался весьма придирчивым, требовал служения себе – и в быту, и в постельных утехах. Иногда, после их ухода, при сыне Петр Васильевич ронял небрежно, словно мимоходом: «А я еще ничего, виагрой пока не пользовался».

Женщины были для отца источником наслаждения, комфорта и помощи. Правда, приходящие дамы довольно быстро понимали, что не готовы стать служанками при капризном шестидесятилетнем мужчине, оттого и удивлялись, и терялись одновременно.

Филипп уже давно не реагировал на выходки отца, на все эти высказывания, вырвавшиеся якобы случайно. Даже когда отец официально подал на алименты, Филипп и то не возмутился, стал молча их платить.

Затевать войну с отцом – глупо. И неправильно. Не надо рвать из-за него сердце, припоминать старые обиды, доказывать, что папенька всю жизнь был сволочью и трутнем… Зачем? Надо просто кинуть ему то, чего он требует, кинуть – как собаке кость, и не думать ни о чем.

Отец, в общем, тоже не дурак и сейчас не наглеет: оформил себе алименты от сына, добился того, что Филипп каждую неделю привозит ему на дом продукты – ну и притих. И хорошо, что больше ничего не требует. Здоровье у Петра Васильевича, несмотря на то что он любил поныть иногда для жалостности, отменное, еще далеко до тех времен, когда за стариком придется утку выносить.

И о папаше – тоже лучше не думать, не реагировать.

Нет сердца – нет проблем!

…Дверь открыл Петр Васильевич.

– Привет, – шагнул в прихожую Филипп, обрушил на пол пакеты с продуктами. – Вот, принес.

– Спасибо, – низким, бархатным, своим знаменитым чарующим баритоном произнес отец. – Филя, посмотри, пожалуйста, что там в ванной приключилось. Я свет включил – и вдруг бах!..

Филипп молча направился в ванную. Быстро убрал осколки с пола, затем заменил перегоревшую лампочку на новую. Так проще – без скандалов и выяснения отношений. Отец мог вызвать электрика из ЖЭКа, но нет, есть же родной сын…

Причем, когда Филиппа не было в городе (несколько раз приходилось уезжать), отец со всем прекрасно справлялся сам или с помощью коммунальных служб.

– Ну все, пока.

– Ты даже со мной не посидишь, чаю не попьешь?

– Нет, пап, некогда.

– Холодное сердце, – с задумчивой печалью, с тоской и удивлением произнес отец. – Ты прости, Филя, но у тебя холодное сердце.

– Да, папа, я знаю. Даже больше того, у меня совсем нет сердца – ни холодного, ни горячего. Пока…

Филипп по пробкам потащился на машине домой. Час был неудачный: все как раз возвращались домой с дач, улицы были переполнены транспортом.

Дома он посмотрел какой-то боевик, а затем снова завалился спать.

Открыл глаза следующим утром, когда уже за окном вовсю светило июньское солнце, в открытую форточку доносились гудение машин и перезвоны колоколов на церквях, временами прерываемые пронзительным тарахтеньем мотоциклов.

Мотоциклистов Филипп не одобрял. Слишком часто приходилось с ними сталкиваться. Не в буквальном смысле, а как человеку, чьей помощи ждут на дороге…

Впрочем, люди имеют право жить как хотят и делать что хотят.

Филипп босиком, в одних трусах зашлепал на кухню. И, заваривая себе кофе – по старинке, в почерневшей от времени турке, – вдруг вспомнил, что сегодня должно произойти нечто интересное. Даже приятное. Только вот что?

«А, Надя. Та девушка… Я к ней собирался зайти!»

Филипп не обладал даром отца – сводить с ума женщин, эта способность не передалась ему по наследству. Но он никогда не жил схимником, время от времени в его жизни случались романы. Он даже влюблялся пару раз, впрочем, наваждение быстро проходило.