Моя девушка уехала в Барселону, и все, что от нее осталось, – этот дурацкий рассказ - [6]

Джиджи увлеченно рассказывает об одном ночном клубе, куда все приходят в масках. И там еще курятся такие специальные благовония, от которых люди временно теряют разум и стыд. Я помогаю ему объяснить, где это.

– А ты хорошо изучил Барселону, – говорит мне Лена.

– Еще бы, я исходил ее вдоль и поперек в поисках тебя, а еще прочел все путеводители, сидя на горшке.

– А у нас, в Токио, – это уже говорит Изуми, – все городские туалеты прозрачные. Изнутри. А снаружи – тонированные стекла. Такие вот мы. Я потому оттуда и сбежала.

Лена нахмурилась. Пригласила меня прогуляться к морю. И очень вовремя, потому что к столику как раз подошли уличные музыканты. Именно этих я не люблю, потому что знаком с ними. Они – не настоящие. Просто неумелые пьяницы-бродяги, сейчас будут блеять босанову, а потом клянчить деньги.

Мы идем по берегу. Лена – по песку, а я – по лодыжки в воде, неся в руках кеды.

– Что ты от меня хочешь? – спрашивает она.

Я не знаю, что ответить. В таких случаях надо доверять языку. Он вдруг выдает:

– Мне нужно тебя немного долюбить.

Она обогнала меня, зашла в море прямо в босоножках. Встала ко мне лицом, преграждая путь:

– Что ж. Долюбливай.

– Ты мне для этого больше не нужна, Лена.

– Ты такой хороший.

– Знаешь, сейчас ты говоришь мне вот эти слова: «Какой ты хороший», а я слышу – «Пошел на хрен».

– Поцелуй меня. Немедленно.

Это то, о чем я так долго мечтал. О чем скучал. О чем тосковал. О чем рыдал, вспоминая, как летал, когда она была рядом. Муза-Лена ушла, и мне, естественно, сразу стало плохо. Но здесь, в этом городе, я научился дышать без нее.

Я знаю, знаю наверняка: если сейчас это произойдет, то в следующий раз я уже не выкарабкаюсь.

Так что моим ответом было «нет».

Мы молча возвращались точно так же: я – по морю, она – по песку. Лена изменилась. Плохо выглядит. Она осунулась, но не похудела, а усохла. Острее стали черты лица. Такое ощущение, что нос стал больше. Неровно стриженные волосы, свалявшиеся в черные клочки. Что случилось с моей Леной? Ответ пришел незамедлительно. Она достала из сумочки пакетик. Там были кристаллики. Смочив палец слюной, она приклеила несколько штучек к подушечке, а затем облизнула. Повторив эту процедуру еще раз, она протянула палец к моим губам:

– Лизни.

– Что это?

– Это – хорошо. Просто отлично. Я привезла его с Ибицы.

– Что же это такое?

– Ты не спрашивай. Ты попробуй. И через три минуты ты станешь принцем. И для себя, и для меня.

Мой ответ опять «нет». Мы молча и долго возвращаемся к Доке.

В этот раз путь обратно почему-то дольше, чем туда. Обычно же наоборот.

– Море теплое, Чико? – спрашивает меня старик.

– Как сны, которые тебе снились в юности, – смеясь, отвечает ему за меня Лена. Она заметно повеселела. Не удивлюсь, если она и вправду сейчас там, у себя внутри, принцесса.

Дока хрипато смеется. Я тоже, но мне неловко от собственных мыслей. Мне вдруг на секунду понравилось, что Лена не в лучшей форме. Глупая, предательская пульсация: «А со мной-то она была о-го-го!» Но это только на мгновение. А потом я уже думал только о том, что же делать дальше? Как помочь ей? Как увезти домой, в Москву?

Джиджи и Изуми резвятся. Он сказал ей, что хочет, чтобы после смерти его съели. Разодрали и переварили плоть так, чтобы не осталось ничего. Изуми готова ему в этом помочь и предлагает варианты: «Гриль? Барбекю? Микроволновка?» Они смеются так, что очки Джиджи падают в сковородку с паэльей.

Он – да, очкарик. Но на работе обходится без них.

Кентавры ведь не носят очки.

Вечер заканчивается спокойно и совсем не нервно. Все передружились. Девчонки завтра уезжают в Кадакес, на море. Предлагают нам к ним присоединиться.

Они втроем объясняют мне, что Кадакес – это маленькая рыбацкая деревушка на самом севере, почти на границе с Францией. Что там фееричное сочетание: море и горы. Там белые дома с красной черепицей. Там родился и умер Сальвадор Дали. Там он полюбил свою Галу. Раз и навсегда. Там рисовал Шагал. Там творил Миро.

Дока объясняет проще: «Испанцы Кадакес либо любят, либо ненавидят. Как свеклу. Впрочем, сейчас там, наверное, хорошо, туристов совсем нет. Еще не сезон. Езжай, Чико».

Мой же друг отказывается под предлогом новой любви. Завтра на вечеринке играет его парень, диджей. Он не может этого пропустить. Потому что любит и потому что ревнует – мало ли что?

– Джиджи и диджей – по-моему, звучит, а? – хохочет он. – Но ты давай. Езжай непременно. Если есть на земле рай, то называется он Кадакес.

Я еще сомневаюсь, пока Изуми не шепчет мне на ухо:

– Поедем. Очень тебя прошу.

Может быть, мне отбить ее у Лены?

Всю дорогу в Кадакес девушки спали друг у друга на плече. Иногда я доставал им воду из рюкзака. Они были молчаливы, а если и говорили, то отрывочными фразами и невпопад.

Они спали и не видели прекрасные мудрые горы. Пастушьи тропинки. Всадников, разбивавших лагерь на склоне. Они не слышали, как автобус останавливался или даже пятился назад, чтобы пропустить встречные машинки на узком серпантине горного перевала. Они проспали момент, когда мы поднялись выше облаков, которым, видно, было лень забираться к самым макушкам Пиренеев.