День пуска воды по туннелю принес огромное беспокойство нашей семье. Правительственные, финансовые и технические учреждения прислали своих представителей, чтобы засвидетельствовать момент, когда вода с грохотом вырвется из туннеля. Но когда этот долгожданный миг наступил, ничего не произошло. Вода не появилась ни на второй, ни на третий день. На прадеда надвигалась катастрофа. Только на четвертый день по туннелю заструился маленький ручеек, превратившийся скоро в могучий поток; новая эра гидроэнергетики в нашем округе началась. Задержка воды на протяжении первых трех дней объяснялась, вероятно, тем, что сухие стенки туннеля поглощали воду до тех пор, пока не произошло полного насыщения их влагой.
Очередным проектом прадеда было строительство плотины в узкой долине Зайфенмюле между отвесными скалами. Он предполагал, что созданного с помощью такой плотины водохранилища хватило бы на всю прилегающую местность. Однако этот проект был слишком смелым для его современников, и лишь после второй мировой войны в долине Зайфенмюле, которая в то время находилась уже не в Австрии, а в Чехословакии, была построена большая плотина.
Разрабатывая свои планы, прадед предвидел, что, если его плотина будет построена, вилла «Фридерика» может когда-нибудь оказаться затопленной. Поэтому были приняты необходимые меры предосторожности. Виллу соорудили из сборных элементов в соответствии с методами строительства стандартных зданий. Ее можно было разобрать и снова возвести на более возвышенном месте.
Во время одной из поездок моего прадеда в США Эдисон предложил ему деловое сотрудничество. И он принял бы это предложение, если бы не сопротивление его жены, которая опасалась, что он вложит весь свой капитал в рискованные эксперименты. А прадеду ведь надо было воспитывать двенадцать детей.
Несмотря на свои многочисленные дела, прадед всегда проявлял глубокий интерес к своей большой семье. У него был обычай бросать золотую монету в ванночку, в которой первый раз купали новорожденного, считая, что это принесет ребенку счастье. Я хорошо помню, как сильно он расстроился, когда опоздал на первое купание моей младшей сестры и увидел ее уже одетой. Из любой заграничной поездки он возвращался с каким-либо подарком для каждого из своих внуков и правнуков, хотя нас было тридцать человек. Я могу вспомнить еще много других мелких событий, связанных с прадедом. Например, однажды на прогулке мы проходили с ним мимо лиственницы, покрытой небольшими наростами, свидетельствующими о заболевании, вызванном какими-то паразитами. Попросив меня помочь ему, прадед сразу же начал срывать их, утверждая, что, если человек видит какое-то дело, которое надо выполнить, он должен действовать немедленно, поскольку подобной возможности может больше и не представиться. Я часто потом вспоминала эти его слова.
Однажды уже в возрасте восьмидесяти двух лет он с лесником объезжал на санях свой лес. На одном из крутых склонов сани перевернулись и покатились вниз. Прадед не был ранен, но, казалось, находился в шоковом состоянии. Тем не менее он настоял на том, чтобы продолжить поездку. В обед он пожаловался на небольшую головную боль и затем поднялся в свою комнату, с тем чтобы отдохнуть. Полчаса спустя кто-то вошел в его спальню и нашел его мертвым.
Мы, дети, наблюдали за похоронами из окна. Процессия, во главе которой шел оркестр местной пожарной команды, казалась бесконечной. Шли крестьяне из ближайших имений, работники фабрик, многие друзья прадеда и большинство жителей близлежащего городка. Никто из нас тогда даже и не предполагал, что на протяжении жизни одного поколения наша дружная семья будет разбросана по всему свету, не сохранив почти ничего общего, кроме глубоких корней, связывавших нас с Зайфенмюле.
Мой отец, старший советник строительного комитета Виктор Гесснер, был гражданским служащим, а позднее, во время первой мировой войны, он стал полковником. При всей моей любви и уважении к нему я его побаивалась. Он часто рассказывал нам различные истории, учил наблюдать за поведением муравьев и других мелких насекомых и временами бывал очень ласковым. Но иногда без всякого повода он игнорировал нас, издевался над нами или наказывал.
Гораздо ближе я была к своей матери, привлекательной, одаренной и милой женщине. Я очень гордилась ею, она казалась мне богиней. Мать пела, у нее было приятное сопрано, она хорошо рисовала и всегда была душой общества. Единственная моя жалоба в ее адрес заключалась в том, что нас часто оставляли сначала на попечение няньки, а потом — гувернантки. И получилось так, что, хотя я обожала свою мать, наша повариха Милли стала моим ближайшим другом, человеком, к которому я всегда шла за сочувствием и утешением. Она обладала бесконечным терпением и была доброжелательным зрителем, когда, нарядившись в шали матери, я танцевала или играла под «сценическим псевдонимом» Бобрики Еньяр.
Я боготворила свою мать, но не могла понять, почему иногда она обижала меня, то забывая о своем обещании взять куда-то с собой, то обсуждая со своими друзьями мое стихотворение, которое я стеснялась даже показать ей сама и прятала обычно под ее подушку.
