Мой враг — королева - [4]

Итак, наступило правление нового короля — Эдварда VI. Наш юный король был лишь десяти лет от роду, ступивши на престол — немногим старше меня, а наследница Елизавета была старше его четырьмя годами. Я помню, как в Ротерфилд Грейс приехал наш отец, весьма довольный поворотом событий.

Эдвард Сеймур, молодой дядя короля, был назначен регентом при малолетнем короле, и ему был дарован титул герцога Сомерсетского; этот высокопоставленный теперь джентльмен был протестантом, а следовательно, можно было быть теперь уверенным, что он привьет королю свою веру.

Мой отец в то время все более склонялся к протестантизму. Он часто говорил матери, что страшнейшее из несчастий, которое может постигнуть страну, а также нашу семью, это возможное восхождение на трон католички Марии, старшей дочери короля от Екатерины Арагонской.

— И тогда, — пророчествовал отец, — эшафоты и лобные места будут обагрены кровью добропорядочных и честных англичан, мужчин и женщин, и зловещая Инквизиция, свирепствующая в Испании, начнет распространяться и в этой стране. Так что поблагодарим Господа за юного короля; помолимся о том, чтобы милосердие Всевышнего и его любовь к нам продлили правление Эдварда VI.

И мы все преклоняли колена и начинали молиться — обычай, которому, как я тогда уже считала, в нашей семье следовали с чрезмерной фанатичностью — и отец благодарил Бога за его благословение Англии и просил Его быть милосердным к этой стране, при этом особо уделяя значение благоденствию семьи Ноллис.

Жизнь шла своей чередой, и несколько последующих лет мы прожили, как жило в большинстве английское дворянство, и мы с сестрами продолжали учиться. В нашей семье было традицией давать полное образование даже девочкам; особое значение придавалось музыке и танцам. Нас обучали игре на лютне и клавикордах, и любой новый танец, что становился известен при дворе, мы разучивали немедля. Родители были полны решимости блеснуть воспитанием дочерей, если их когда-нибудь позовут ко двору. Обычно занимались музыкой и распевали мадригалы мы в галерее.

В одиннадцать мы обедали в главной зале, и, когда у нас бывали гости, мы сидели за обеденным столом до трех, внимательно вслушиваясь в разговор взрослых, который всегда интриговал меня, поскольку росла и развивалась я быстро, и меня очень интересовало все, происходящее за пределами нашего поместья.

Ужинали мы в шесть. У нас всегда был превосходный стол — и мы в нетерпении ожидали: кто же приедет на этот раз? Как и в большинстве английских семей нашего ранга, у нас был открытый для посетителей дом: отец даже не мог бы позволить мысли, что он не окажет посетителю гостеприимного приема. На столе всегда была отбивная говядина, или баранина большими кусками, и всякого рода мясные пироги, начиненные приправами с собственного огорода; подавались оленина и рыба под соусами, а также консервированные фрукты, марципаны, имбирные пряники и кексы. Если от обедов и ужинов оставалось что-либо, то это предназначалось для слуг, а у наших ворот всегда собирались нищие за подаянием. Мать говорила, что численность нищих возросла тысячекратно с тех пор, как король Генри распустил монастыри.

Веселы были дни Рождества, когда мы, дети, наряжались в карнавальные костюмы и готовили представления. Среди нас царило возбуждение и соперничество; всем было интересно, кому на этот раз посчастливится найти серебряный пенс, запеченный в пирог, что приготовлялся для Двенадцатой ночи, и кто же будет избранным королем или королевой дня. Мы были невинны и верили, что так и будет всю жизнь.

Если бы мы были мудры, мы бы могли предвидеть некоторые признаки несчастья. Видимо, их предчувствовали наши родители, и поэтому отец так часто бывал суров.

Король был мал и ненадежен, и, если бы что-то с ним случилось, унаследовать трон должна была Мария, которую страшились не мы одни. Опасения моего отца разделял самый могущественный человек страны — Джон Дадли, герцог Нортумберлэнд, который стал фактическим правителем Англии. Если бы Мария взошла на трон, то это означало бы конец власти Дадли, а так как он не рассчитывал проводить свои дни в темнице, не говоря уже о планах поплатиться головой, то он сам строил интриги.

Я часто слышала, как мои родители обсуждали эти дела, и из их слов я понимала, что они обеспокоены. Отец был приверженцем закона и не мог не понимать, что, по мнению большинства, законной наследницей короны была Мария. Ситуация была экстраординарная: если Мария — законна, значит, Елизавета — нет. Король, желавший жениться на Анне Болейн, объявил свой более чем двадцатилетний брак с Катериной Арагонской незаконным. По самой простой логике выходило, что если брак с Катериной был законен, то тогда незаконен был брак с Анной Болейн, а значит, ребенок от Анны, Елизавета, была незаконнорожденной. Моя семья из преданности Болейнам и стремления к процветанию должна была бы полагать, что незаконен брак с Катериной; однако отец прежде всего был прагматик и мыслил логически, следовательно, у него были определенные трудности с признанием Елизаветы законной наследницей короны.

Он высказал предположение матери, что Нортумберлэнд попытается посадить на трон леди Джейн Грей. У нее были определенные притязания, поскольку ее бабка — сестра самого Генри VIII, однако ее притязания на трон признали бы очень немногие. Католическая оппозиция была сильна и стояла за спиной Марии, поэтому неудивительно, что болезнь юного короля Эдварда столь беспокоила моего отца.