Мой учитель Филби - [7]

В следующем кабинете, принадлежащем начальнику английского направления, уже не шла речь о высоком искусстве. Нам объяснили, что придется учиться всему с нуля, начинать с проверок иностранцев по учетам центра и подготовки оперативных дел к сдаче в архив.

Насколько помнится, в первые несколько месяцев я ничем другим и не занимался. Моими ближайшими друзьями стали ручная дрель, толстая игла с грубой дратвой и допотопный деревянный станок, в который с трудом запихивались здоровенные, до 600 страниц, пыльные тома оперативных дел. Каждый том надо было расшить, проверить правильность нумерации страниц и наличие всех приложений в конвертах, внести массу удостоверяющих записей и только после этого, сшив дратвой заново, пытаться сдать суровому и взыскательному сотруднику архива. Как правило, с первого раза это ни у кого не получалось. Тогда в ход шел подкуп архивного цербера в виде билетов на спортивное соревнование или пачки закордонных сигарет.

О, мои первые оперативные тома, никогда мне вас не забыть! Вместе с рабочим местом мне вручили ключи от сейфа, где их было не менее сорока штук. В некоторых были документы на тончайшей папиросной бумаге, датированные еще двадцатыми годами. Кое-где встречались пометки красным карандашом, сделанные рукой Лаврентия Берии или даже самого Сталина. Первые экземпляры документов, напечатанных под копирку, отправлялись в Кремль, а в моих делах в большинстве своем оседали последние, еле различимые копии, к тому же написанные тяжелым, неудобоваримым языком. Короче, читать эти фолианты особо не хотелось, да и времени свободного не было.

А зря! В сейфе моем, например, долгие годы лежали все оперативные дела знаменитой «кембриджской пятерки» советских агентов – Кима Филби, Дональда Маклина, фамилия которого иногда пишется как Маклейн, Гая Берджесса, Энтони Бланта и Джона Керн кросса. Были и другие не менее интересные дела, за возможность заглянуть в которые английские спецслужбы многое бы отдали. Уже тогда я об этом догадывался, но все как-то дело не шло дальше того, чтобы рассеянно пролистать с десяток страниц исторической информации. В конце концов я с облегчением спихнул этот бесценный клад в архив. Эх, молодо-зелено.

Очень важным делом казалось нам, молодым сотрудникам, дежурство по отделу. Вечером задерживаешься дольше всех, проверяешь, все ли в порядке в каждом кабинете, опечатываешь их и сдаешь контрольный ключ дежурному по главку. Утром приезжаешь первым, раздаешь сотрудникам ключи и вместе со сменщиком, вытянувшись в струнку, докладываешь начальнику отдела:

«Товарищ полковник! За время моего дежурства произошло то-то и то-то – чаше всего не происходило ничего. Дежурство сдал – звание – такой-то».

Но самым ответственным поручением было замещение начальника у батареи, состоящей из полудюжины телефонов, во время его отлучек из кабинета. Следовало отвечать: «Аппарат товарища Грушко», затем безошибочно принимать решение насчет того, как распорядиться полученной информацией: то ли спокойно дождаться прихода начальника с обеда, толи срочно подключить его заместителей, принимающих оперативные решения. С шефом разведки все ясно – самый главный аппарат, да еще с мигающей лампочкой и пронзительным звонком. Но по телефону правительственной связи могли позвонить и члены Политбюро, и министры, и даже – страшно подумать! – сам Леонид Ильич Брежнев. Одна-единственная ошибка в приеме звонков могла стоить карьеры.

В одно из дежурств Виктор Федорович Грушко посадил меня в своем кабинете и стремглав побежал к начальнику разведки. Вернулся он минут через пятнадцать. Рот до ушей, легкий свежий запах коньячка, а в руках – генеральские погоны.

Грушко небрежным движением бросил их настоя и произнес:

– Вот как это бывает. Желаю вам тоже дослужиться. А теперь огромная просьба: сбегайте в буфет и притащите побольше самых вкусных бутербродов.

Когда подоспели бутерброды, в кабинете уже толпилось с десяток генералов, а стол был уставлен изысканнейшими напитками из личных запасов Виктора Федоровича. Дежурство мое в тот вечер закончилось глубоко за полночь. Но зато наутро я получил привилегию первым отрапортовать не полковнику, а товарищу генералу.

– Вольно! – ответил Грушко, отпустил нового дежурного и сердечно поблагодарил меня за активное участие во вчерашнем мероприятии.

Все первые годы работа моя процентов на 99 была связана с просиживанием штанов в Ясенево, за забором, как мы между собой говорили. Поэтому меня радовали любые нечастые отлучки. Среди них не ахти каким ярким, но все же событием были дни, когда нас выставляли в оцепление при проезде генсека с государственными гостями по правительственной трассе или на Красной площади накануне 7 ноября и 1 мая.

Вдоль правительственной трассы стояли с определенным интервалом солдатики внутренних войск, милиционеры и мы, оперативные работники разведки. Тут вот что интересно. Ставили нас, невзирая на погоду, раньше всех, а снимали последними, порой через час после проезда правительственного кортежа. Какие соображения были у руководства КГБ и нашего главка, до сих пор остается для меня загадкой. Какая была нужда рисковать расшифровкой молодых разведчиков? Ведь нас легко могли заснять на пленку иностранные журналисты.