Мой Шелковый путь - [78]

— Либерта, — повторил я и улыбнулся.

— Ну что, Алик, давай прощаться, — протянул мне руку Володя. — Бог даст — свидимся.

Несколько минут мы стояли, пожимая друг другу руку, и мне казалось, что я никак не могу повернуться и уйти.

— Все, Алик, иди, — подтолкнул меня Вова. — Теперь ты вольная птица. Летай легко и больше не попадай в клетку.

Я взял вещи и пошел следом за адженти.

Из всех дверей кричали: «Тио Алекс! Дядя Алекс!» Они хлопали в ладоши, поздравляли, а я кивал им, кивал то направо, то налево, кивал и улыбался. Хотел бы я увидеть ту мою улыбку — счастливую улыбку на растроганном лице.

Когда мы вышли из тюремного коридора и все голоса стихли, я прислушался к себе и понял, что меня переполняет страх. Свобода была настолько близка, что мне начало казаться, будто меня просто дразнят, издеваются надо мной. Полиция могла удумать что угодно. Верить никому уже не мог и не хотел. Все время ждал подвоха. Страшного подвоха…

Через несколько минут мы вошли в комнату, где ждала дежурная. Она равнодушным взглядом заглянула в какие-то бумаги и спросила, сколько денег у меня было на счету, когда я попал в тюрьму.

— Две тысячи было, — ответил я, — осталось тысяча триста.

Она кивнула и позвонила куда-то. Выслушав прозвучавший в трубке ответ, дежурная хищно облизала пухлые губы и указала на дверь.

— Идите туда.

За дверью меня ждал сутулый охранник. Молча мотнув головой, он глазами сделал знак, чтобы я следовал за ним. Шурша пакетом по каменному полу, я двинулся за охранником. Он свернул за угол и отворил железную дверь.

— Туда, — велел он.

Я вошел в камеру, где стояла деревянная лавка, а он ушел.

Прислушиваясь к звуку удалявшихся шагов, я присел на краешек лавки. Сердце мое стучало учащенно. Нервы были на пределе. Одна беспокойная мысль сменяла другую. А вдруг меня просто решили перевести в другую тюрьму? Или отпускают отсюда, а за воротами уже ждет полицейская машина, чтобы арестовать по какому-нибудь новому обвинению? Панический страх овладел всем моим существом. И в ту минуту, когда я понял, что вот-вот потеряю над собой контроль, я услышал шаги.

Дверь открылась, вошел полицейский. Поправив фуражку, он молча поманил меня за собой. Я подхватил мешок с газетами и засеменил следом.

Мы вышли во двор. Небо над нами угасало, на землю спускалась ночь. В сгущающемся сумраке поблескивало несколько автомобилей. Полицейский неторопливо шагал к ближайшей машине.

«Ну вот, — мелькнуло у меня в голове, — сейчас повезут… „Вороночки“ уже наготове».

Но мой провожатый обогнул машину и пошел дальше. Я облегченно вздохнул.

Чуть дальше стоял другой автомобиль — низенький, темненький. Внутри я заметил двух человек. Один из них курил, и красный огонек сигареты сатанински подсвечивал его усатое лицо. Сидевшие в машине явно кого-то ждали.

«По мою душу», — решил я.

Но и мимо этой машины мы прошли, не остановившись.

И все ближе были ворота тюрьмы. Уже различались неровности серой краски, уже видна стала мошкара, вившаяся под фонарем, висевшим около ворот, уже совсем близко, совсем…

— Сюда, — указал рукой полицейский, остановившись возле крохотного помещения, пристроенного к будке дежурного.

Мы вошли в тесную комнатушку, и полицейский, вздохнув, промокнул носовым платком вспотевшую шею. Он показал на стул.

— Жди…

Я послушно сел на стул, мой провожатый удалился.

Время шло. То и дело я поглядывал на часы, висевшие на белой стене. Теперь я был уверен, что меня не отпускают, а перевозят в другое место. Настроение — хуже некуда. С каждой минутой в голове темнело, руки холодели. При малейшем шорохе снаружи сердце начинало стучать с такой силой, что оглушало меня. Страх внутри меня боролся с надеждой на лучшее. Но чем дальше, тем надежды становилось все меньше. Я уже был готов ко всему. И вдруг полицейский, сидевший в будочке, подал мне знак рукой. Это было типично итальянское движение руки — певучее движение кисти, короткий танец длинных узловатых пальцев.

— Что сидишь? — спросил он.

— А что?

— Иди сюда.

Я подошел к нему и заглянул в его окошко. Носастое лицо, тонкая ниточка усиков над пухлой губой, голубые невинные глаза.

— Сколько у тебя денег было?

— Тысяча триста.

— У меня столько нет, — передернул он плечами.

— Нет? — удивился я.

— Только восемьсот есть.

— Пусть восемьсот, — пришлось согласиться. Лишь бы скорее закончилась эта пытка. Украли, наверное, остальное. Гаденько так украли…

Он дал мне деньги, подсунул какой-то бланк, где написана эта сумма. Я расписался и уставился на него.

— Чего стоишь? — И опять неповторимое движение вопрошающей руки.

— А что?

— Иди!

— Куда?

— Иди отсюда! — И полицейский показал на ворота. — Либерта!

Взяв пакет с газетами и журналами, я поспешил к воротам. В воротах была дверь. Я потянул ее на себя, и она отворилась. Не оборачиваясь, я вышел на улицу.

Толмедзо встретил меня абсолютной тишиной. От нагревшегося за день асфальта еще исходило тепло, а воздух уже наполнялся вечерней прохладой.

Осмотревшись, я никого не увидел и только теперь понял, что ожидал истеричных репортеров, фотографов, телевизионщиков. Они преследовали меня всюду. Они появлялись чуть ли не из-под земли, когда на меня надевали наручники и когда возили по судам. Они были возле меня всегда. И вот теперь никого из них передо мной не было. Никто не подкарауливал меня у ворот тюрьмы. Поблизости не было ни одной души.