Мой путь в рай - [32]

Дон Хосе Миранда говорил, что великая мудрость заключается в том, чтобы подчиняться моральным нормам, когда они кажутся тяжелым бременем; он говорил, что будет подчиняться законам, даже если они кажутся неправильными и неуместными.

Я привык думать, что его рассуждения справедливы, и часто гадал, не выбрал ли я медицину на каком-то подсознательном уровне, чтобы лучше служить обществу и получить от него награду. Если это так, то моя мораль есть хитрость, порожденная жадностью. Но я всегда предпочитал верить, что служу обществу бескорыстно и награды, которые оно мне дает, случайны. Действительно, философы утверждают, что величайшим счастьем пользуются те, кто учится жить без богатства и славы. И если это правда, то награды, которые общество дает тем, кто ему служит, всего лишь пылинки по сравнению с тем истинным счастьем, которое происходит от самого служения. Я предпочитаю верить в это, так мне кажется правильнее.

Но убийство Эйриша общество мне не простит. Тем более что я его обезоружил, и он был в моей милости. Общество ревниво следит за своим правом на расплату. Я отобрал это право у общества, убив Эйриша, и теперь оно меня за это накажет. Итак, убив Эйриша, я действовал вопреки одному из фундаментальных положений, в которые верю: я нарушил правила общепринятой морали. Хотя Эйриш был социалистом, убийцей, человеком, считавшим что для достижения целей идеал-социализма нужно уничтожить меня и мое общество, хотя он представлял все это, - я не мог оправдать его убийство. И тот факт, что я действовал вразрез со своей верой, казался мне доказательством безумия.

Дальше я подумал, что убийство Эйриша произошло импульсивно, а я никогда раньше не действовал импульсивно. Только однажды я серьезно думал об убийстве человека, и было это очень давно. И даже тогда, в молодости, я не был импульсивен. Гонзальво Квинтанилла, армейский генерал с большими наркосвязями в Австралии, пытался захватить власть в Гватемале. Три дня все пространство от Пансоса до Белиза превратилось в царство террора. Но его люди интересовались только грабежом и насилием, у них не было верности, и поэтому режим пал. Я в то время учился в Мехико-Сити. Узнав о том, что грабители Квинтаниллы убили мою мать, я бросился домой.

Хотя мать убили два дня назад, я застал отца сидящим в гостиной, он смотрел в стену и плакал как ребенок. Моя сестра Ева пыталась успокоить его, а ее трое детей бегали по дому и играли. Отец не отвечал, когда я обращался к нему, но сестра отвела меня в сторону и показала, где умерла мама. Засохшая кровь видна была на стенах и на двери между кухней и столовой - Ева, как ни старалась, все не смогла убрать, и я ощутил запах крови.

- Как это случилось? - спросил я.

- Пятеро солдат Квинтаниллы явились грабить дом. Соседи слышали стрельбу. Когда солдаты ушли, соседи зашли в дом и увидели ее мертвой, сказала Ева.

- Но как она умерла?

- Никто не видел.

Я ходил от дома к дому, расспрашивал, как была убита моя мать. И только одна седая старуха сказала мне:

- Она не утратила добродетели. Пыталась бороться с этими насильниками, а дальше дело Бога. Пока ты борешься с насильниками, ты не теряешь добродетели.

Даже в сорок лет моя мать была привлекательной женщиной. Я был уверен, что убийцы изнасиловали ее. И опасался - с таким количеством крови, - что они не оставили ее целой.

Я вооружился револьвером. Неделями бродил вечерами по улицам, прятался от военной полиции, которая подавляла мятеж, искал в барах и переулках, надеялся найти хоть кого-нибудь в форме солдат Квинтаниллы. Каждый раз при виде тощего подростка я представлял себе, что он был с Квинтаниллой и, может, он виновен в смерти моей матери. Я так и не нашел тех, кого искал, и не смог выплеснуть гнев, всадив в кого-нибудь пулю.

Вспоминая этот случай, я сжимал кулаки, гнев обжигал меня. Я вспотел и задрожал от ярости. Это меня испугало: с самой юности я не испытывал таких сильных эмоций. Казалось, это подтверждает мою теорию о безумии.

Я подумал об Эйрише. Если бы он жил в Гватемале во время восстания, он бы изнасиловал мою мать и разбросал куски ее по дому. Я говорил себе, что должен радоваться тому, что убил его, но грудь у меня горела от сознания вины.

Я чувствовал, как жужжит муха и меня в голове, и подумал, когда же сошел с ума. Мне казалось, что я должен помнить точный момент. Во время смерти Флако? Я был потрясен и опечален, но не помню, чтобы в голове что-то изменилось. Когда на меня напал Эйриш? Или когда я узнал, что Панама выдаст меня? Или когда в первый раз увидел, как Тамара смотрит в потолок взглядом зомби? Столько плохого произошло, что одно из этих происшествий послужило спусковым крючком.

Но я никак не мог вспомнить, когда у меня в голове появилась эта муха. И даже сейчас, отправляясь на войну, я ничего о ней не знаю, а убийца между тем ждет только возможности ударить. В сущности я лежу в этой трубе безоружным, беззащитным перед нападением. Труба напоминает гигантский ящик шкафа: всякий может открыть этот ящик и задушить меня. Теперь я в большей опасности, чем когда-либо.