Мой первый день - [6]

– Отпустите ее! – крикнул я. – Очень прошу вас, отпустите!

Он посмотрел на меня в растерянности, вздохнул и сделал такой жест, будто собирается бросить рыбу обратно в воду. Его лицо выражало бесконечное огорчение.

– Нет, нет!.. – вырвалось у меня.

Так, по моему желанию, рыба осталась на берегу. Мы долго ее рассматривали: я с трепетом, Мишель – со спокойным удовольствием, которое было мне неприятно.

– Это сом, – сказал он наконец, словно оправдываясь. – Старый разбойник… Целыми днями только и делает, что лежит на дне да пожирает всякую речную живность, какая попадается на глаза…

М-да, может быть, эта рыба и правда заслуживает наказания, подумалось мне. Но когда Мишель сказал, что приготовит из нее шашлык, я ужаснулся:

– Хоть этого не делайте!

– Почему? – усмехнулся он. – Ей теперь уже все равно.

– Но вам-то не должно быть все равно! – воскликнул я. – Вы-то понимаете, что это варварство?

– Понимаю, – согласился Мишель. – Только не всякое варварство плохо. Иногда оно помогает понять очень серьезные истины.

Пока он разжигал костер, мы продолжали спорить. Мне было трудно понять, что привело землян к столь странной смеси цивилизации и примитивизма. Мой ум был бессилен найти объяснение этому.

– А дело вот в чем, – сказал Мишель задумчиво. – Теперешнее наше общество – продукт естественного развития… Не знаю, как у вас, но у нас на Земле бывали времена, когда человечество оказывалось на распутье… Наряду с прогрессом, с усовершенствованием цивилизации начали обнаруживаться черты крайне удручающего явления: люди стали замыкаться в себе, терять свою доброжелательность, душевность, началось отчуждение. В нашем строго организованном обществе невероятно быстрое распространение получили философия отчаяния, всевозможные теории бессмысленности человеческого существования. Два века тому назад повальное распространение этой философии привело к тому, что миллионы людей погибали от вульгарного самоубийства и прочих самых причудливых форм отрицания жизни. Причины?.. О, это огромная тема, до сих пор занимающая умы наших ученых. Многие из них считают причиной происшедшего изменение исторических условий, при которых человечество существовало на протяжении веков. Или, конкретно, исчезновение физического труда, полный отказ от применения физических усилий, спад целенаправленности движения, отсутствие биологической приспособляемости к новым условиям, которое наши ученые не могли тогда преодолеть, отсутствие целей или их легкую достижимость. Конечно, не на последнем месте – приводящая в отчаяние мысль о конечности индивидуального человеческого существования. Но разве подобные кризисы не коснулись человечества Дрии?

Я ответил не сразу. Вот уж не ожидал, что в первые же часы моего пребывания на Земле мне зададут самый трудный из всех вопросов.

– Да, было что-то подобное, – ответил я неохотно. – Было время, когда вся цивилизация нашей Дрии исчезла в аналогичных условиях. Но мы не любим вспоминать об этом. Могу только сказать, что прежние жители планеты отличались от нас даже чисто физически. Судя по некоторым данным, внешне наши далекие предки очень походили на вас – они были рослыми, у них имелись зубы и волосы…

– Да-а? – протянул он.

– Но об этом я расскажу вам в другой раз. Сейчас я хотел бы добавить только одно, если я хорошо вас понял. Огромное наше солнце остывает, и борьба за существование на Дрии протекает гораздо острее и болезненнее. Вас же, землян, как я вижу, природа щедро облагодетельствовала.

– Вот то-то и оно! – ответил он живо. – В этом наша сила и наша слабость. И потому мы первым делом должны были возвратиться к стереотипу жизни прежних исторических эпох. Осуществление этой задачи стоило нам двух веков огромных усилий. Вы не представляете, сколько средств мы затратили, чтобы вернуть Земле облик, который в течение тысячелетий так легкомысленно искажали…

– Неужто это так важно? – спросил я скептически. Он почувствовал иронию и быстро взглянул на меня.

– Нет-нет, это не возврат к примитивной жизни. Мы усовершенствуем формы нашей современной цивилизации. И самое главное для нас – это общность человеческого рода, его цепей и идеалов. А вторая основа, на которой крепнет (ну хотя бы в настоящий период!) наша человечность, наша нравственность, – это искусство.

– Искусство? – переспросил я недоверчиво. – Что общего имеют эти проблемы с искусством?

– Как что? Разве на Дрии нет искусства?! – изумился Мишель.

– Конечно, есть…

– Какие виды? – перебил он нетерпеливо.

– Самое древнее – живопись. За ней идет музыка. И, как продукт новейших достижений цивилизации, – кино во всех его разновидностях, включая экранное воспроизведение наших мечтаний и чаяний.

Последние мои слова его явно заинтересовали. Расспросив меня более подробно, Мишель воскликнул, что это чудесно. Однако, поразмыслив, добавил без энтузиазма:

– Но в то же время и опасно. А теперь скажите мне – какова ваша литература?

Это понятие мне не было известно и не вызвало в моем сознании никаких ассоциаций. Мы потеряли четверть часа, пока разобрались, о чем идет речь.

– У нас нет литературы, – пришел я к выводу. Мишель посмотрел на меня приблизительно так, как несколько раньше я смотрел на мертвую рыбу.