Мой личный военный трофей - [27]

Не то, чтобы я устала от ежедневного хождения на работу, хотя пора бы: за 45 лет работы в четырех журналах через мои руки, мозговые и нервные клетки прошло 540 “толстых” ежемесячников. Но однажды я вдруг заметила, что я самая старая, хотя, когда заседания затягивались до глубоких сумерек, первым, кто вскакивал зажигать свет, была я.

Дочь все настойчивее уговаривала меня ограничить свою “деятельность”. Но я плохо себе представляла, как это может быть. Я же буду спохватываться на полпути к двери, я ведь каждый день всю жизнь куда-то направлялась: в школу, в университет, на войну, на работу, на работу, на работу…

И тут зазвонил телефон.

— Что означает приводимое во всех наших изданиях Кафки заглавие: “Из дневников”?

— То и означает: “Из” — выбранные места.

— А какой объем в целом?

— В четыре раза больше.

— Не хотите ли?..

Вопрос! Дважды повторять его не надо.

В начале 1995 года я сказала Сергею Чупринину, сменившему на посту главного редактора ушедшего за год до этого Бакланова:

— Приближается “мой” месяц — май, 55 лет Победы, мое 75-летие. Ищите мне преемника.

Пенсионерка

И однажды июльским утром я попросту плотно уселась за домашний письменный стол вместо редакционного. Начался новый период в моей жизни.

Нет, только переводить — это не для меня. Многое надо еще пробить. “Пробивать” — это другая часть работы переводчика (по-немецки хорошо звучит: bersetzen — durchsetzen). Ведь еще не весь Кафка говорит по-русски, Грасс почти нем, и Фришу тоже еще есть что сказать, да и Музиль у нас не полностью высказался — кроме “Человека без свойств” есть “малый” Музиль, добрых два тома можно составить, Дюрренматта стоит собрать, на очереди Элиас Канетти.

Составляя сборники и собрания сочинений этих и других писателей, я из существующих переводов выбирала лучшие, сверяя с оригиналами и восполняя вынужденно сделанные в свое время купюры; заказывала переводы еще неизвестных у нас, но знаменитых в мире (как “Жестяной барабан” Гюнтера Грасса) книг. Обращалась при этом к лучшим нашим мастерам — Нине Федоровой, Соломону Апту, Михаилу Рудницкому, Софье Фридлянд, Серафиме Шляпоберской, Елене Михелевич — увы, список невелик. Все они были рады получить в руки настоящую литературу, избегая необходимости опускаться до хлынувшего потоком литературного хлама.

После пяти лет пребывания на пенсии несколько рядов на моих книжных полках выглядят весьма внушительно: одно-, двух-, четырех-, пятитомные избранные или полные собрания сочинений моих любимых авторов, значительной частью снабженные моими преди- или послесловиями, комментариями.

В холодные, серые дни вид этих полок согревает меня. Хвастовство? Боюсь, да, и вообще его, кажется, немало на этих страницах, хотя все — чистая правда, ничто не приукрашено и не приврано. Но ведь это лучше беспрестанного нытья, жалоб на здоровье, неурядицы, трудности, которых тоже хватало и хватает в моей жизни. Мне приятнее говорить о хорошем, радоваться возможности что-то сделать, тому, что удалось, чем сосредотачиваться на недостигнутом и недостижимом. По себе знаю, как тягостно выслушивать бесконечные и однообразные сетования и стенания людей преклонного, а то и не очень, возраста, — это ведь только деморализует, парализует волю к действиям.

Собственно говоря, канва моей жизни в общем и целом “вышита”. Может быть, слишком “в общем и целом” — узнав об объеме написанного, Криста Вольф удивилась: “Такая длинная жизнь и такой короткий рассказ”. Но мне она такой не показалась. Пролетела вмиг — нет-нет, я, конечно, надеюсь, что еще не совсем, — “есть у нас еще дома дела”. Ну, а после них немного побездельничать тоже ведь будет неким новым ощущением.

Вмиг были написаны и эти заметки (я говорю о немецком варианте). Начала я, когда мой каштан в полном великолепии цвел перед балконом, у окна, где стоит мой письменный стол, и радовал взгляд, когда я поднимала глаза в поисках подходящего слова, а то и просто бездумно уставливалась на него. Потом я случайно заметила, что листва вдруг вся, как по команде, оказалась желтой. А теперь, смотри-ка, он стоит передо мной совсем голенький.

Мой каштан… Я живу на четвертом этаже, и каштан так высок и широк, что полностью закрывал оба балкона — из комнаты и из кухни. Но пронесшийся над Москвой летом 1998 года ураган расщепил его ровно пополам, и одна половина просто рухнула. Крона же другой обморочно привалилась к перилам балкона, и так и осталась лежать на них. Я разговаривала и разговаривала с ней, заклинала, умоляла выжить, гладила и целовала листья. Хотите верьте, хотите нет: постепенно, очень медленно, она стала отделяться от балкона, дерево понемногу распрямлялось, пока опять не встало в полный рост. Крона округлилась, словно и не растрескивался “череп”. Правда, “обслуживает” она теперь только комнату.

Иногда я думаю: что было бы, не встреть я давным-давно в Берлине Симонова, не предложи он мне когда-нибудь поработать с ним? Куда бы я подалась, что делала бы, что сталось бы со мною?

И снова и снова с благодарностью вспоминаю тех незнакомых берлинцев, которые искали у меня помощи и совета в Трептов-Парке, вызвав у Симонова доверие ко мне.