Мой ледокол, или Наука выживать - [49]

Через 30 лет я получил от Кембриджского Биографического Центра диплом, включающий меня в число 2000 знаменитых интеллектуалов двадцатого века за мой выдающийся персональный вклад в борьбу за права человека. Я и не предполагал, что путь в герои был таким коротким!

Глава 18 Рекогносцировка

Быть диссидентом в Советском Союзе совсем неплохо. Это была лучшая роль, которую мне когда-либо приходилось играть в жизни. Становиться героем и купаться в море женских гормонов и флюидов было приятно. Женщины боготворили меня. На самом деле не меня — а то, что я для них символизировал. Но выигрывал-то я, а не символ! Диссидент был для них героем, борцом за свободу, настоящим мужчиной. Я этим с удовольствием пользовался. Женщины идеализировали ситуацию, не понимая, что за всем подобным героизмом могла потом стоять грязная, вонючая параша, вонь давно немытых тел в камере и каменная, бесчувственная, невидимая стена власти. Женщины были наивны, красивы и чисты, как вино. Я пил это вино, как гусар, заглушая мысли о грядущих последствиях. Можно даже сказать, что я чувствовал и вел себя, скорее, как кролик, попавший в клетку к крольчихам. Когда в театре пронеслась весть о том, что появился диссидент, моя жизнь изменилась. Все хотели со мной познакомиться, хватали за фалды в коридоре, как будто я был не простым сантехником, а известным артистом балета. Один знаменитый режиссер, схватив меня за край комбинезона в своём кабинете, закричал во весь голос, что я — предатель Родины, и Родина должна меня за это наказать. Потом, широко улыбнувшись и указав в дальний угол потолка, где, видимо, по его сведениям, располагался микрофон для прослушивания, поднял большой палец правой руки и стал усиленно им размахивать в знак того, что он меня поддерживает.

В первую же минуту моего заступления на смену танцовщицам кордебалета становилось жарко. Меня, как дежурного механика; тут же вызывали в гримерки. По внутренним театральным правилам, кроме дежурного механика и дежурного электрика, никому не разрешалось заходить в гримёрный зал.

Когда по вызову я заходил в это помещение, там находилось, примерно; 50 балерин, каждая из которых восседала перед своим трюмо. Прима-балерины сразу же открывали двери своих отдельных гримёрных комнат. Все они сидели полураздетые.

Эта демонстрация женских тел — скорее, дружественный показ своих красивых фигур. Ведь тела были их главной ценностью. Балерины с гордостью хотели продемонстрировать мне их, показать то, что они любили в себе больше всего.

Ведь это то, о чём, исходя из их жизненного опыта, тайно мечтали все мужчины. Девушки делали это элегантно, со вкусом и как бы случайно. Я лично никогда не любил тощих женщин. Мне их тела, как произведения искусства, да и со всех прочих точек зрения, были абсолютно безразличны. Не хотелось их обижать, и поэтому я подыгрывал им. Начиналось это невинное заигрывание, обычно, с какой-нибудь дежурной балерины. Всегда находилась такая балерина, которая заявляла, что именно над ней нет движения воздуха. Тут же выяснялось, что она сама закрыла заслонку поступления воздуха и про это забыла. Я приходил проверять вентиляцию. Начиналась тихая групповая беседа про жизнь, про Израиль. Я отвечал на вопросы; как мог. Всё происходило очень сердечно, по-дружески, с выражением глубокой обоюдной симпатии.

Вообще, время, проведённое после получения отказа в выезде за границу, было одним из самых приятных периодов в моей жизни. Я стал сильным и раскрепощённым человеком, чувствуя себя почитаемым борцом за свободу. Мне было просто «море по колено». Я — свободен, неженат. Отвечал только за себя. У меня не было обязательств ни перед кем. Я никому и ничего не должен. У меня появилось время и желание смотреть на небо и на облака. Я мог любить кого хочу; как хочу и сколько хочу. Однажды я увидел девушку на трамвайной остановке. Она была удивительно красива, такая русская красавица. Женщина-ребёнок, от одного взгляда на которую мужики теряют дар речи. Мне очень, очень её захотелось. Я сделал то, что ещё никогда в жизни не осмеливался сделать. Подошёл и сказал, что у меня сейчас есть только одно желание в жизни, для исполнения которого мне не жалко пожертвовать всем. Сказал ей, что очень хочу её. Я был готов к любой реакции, но она отреагировала неожиданно. По-доброму улыбнувшись, она сказала: «Ты хороший парень. Я верю в твою искренность Ты мне нравишься своей прямотой. Ничем не надо жертвовать. Пошли к тебе домой». Звали её Валя, и мы долго оставались хорошими друзьями и любовниками. В тяжёлые минуты именно она давала мне советы, оставаясь верным другом до самого отъезда.

Однажды мне повезло. Я приобрёл друга и соратника. Его звали Саша Скворцов.

Познакомились случайно, в ОВИРе. Это было самое неподходящее место для знакомства. Там как раз и «клеились штинкеры». Мы оба этого остерегались и воздерживались от знакомств в подобном месте. Тем не менее, между нами произошёл незримый контакт, и мы сразу «окунулись» друг в друга. Саша был классический диссидент. Хороший русский парень. Человек Мира. Он был скрипач. Играл у Темирканова. Когда Саша ещё не был диссидентом, он ездил с симфоническим оркестром за рубеж. В Голландии познакомился с одной состоятельной девушкой. Они решили пожениться. Поначалу Саше готовили побег в период, когда он в составе оркестра находился за границей на гастролях. Но передумал, насколько я помню, из-за своей матери, которая оставалась в СССР. Он вернулся в Ленинград, и было решено, что свадьба состоится именно в нашем городе. Вся его новая голландская родня приехала в Ленинград.