Мой герой - [14]

— Я работал в убойном отделе Детройта.

— А вы можете рассказать поподробнее? — подгоняла она его.

— Нет, не могу.

Она вышла из образа интервьюера.

— Но это идеальная возможность представить прелести Кеттлбэнда. Ты мог бы сказать, что устал от холодной, безликой жизни большого города и предпочел уют и дружелюбие Кеттлбэнда.

— Сказать по правде, я ничего не имел против холодной, безликой жизни в Детройте. Я мог спокойно сходить в магазин за овощами, и меня никто не останавливал по дороге, чтобы сообщить о нелегально припаркованной машине во дворе. Или чтобы спросить об этой чертовой собаке, — язвительно ответил он.

— Ты не должен называть ее «эта чертова собака», — сказала она, ужаснувшись. — Почему ты переехал сюда, если тебе так сильно нравилась твоя жизнь?

Он был шокирован своим ответом:

— Я перегорел.

Он разозлился на себя, что сказал это. Приветливое любопытство на ее лице усилило это чувство, и он поменял тему разговора.

— Я не люблю собак, — сказал он.

Он глотнул кофе и пристально посмотрел на нее.

— Ты не можешь говорить, что не любишь собак, — сказала она. — Какой человек может не любить собак?

Такой человек, с которым маленькой Саре Макдугалл стоит быть поосторожней.

— Я не мягкий и теплый, — предупредил он ее. — И это не очень подходит для интервью. Я не собираюсь врать про любовь к собакам. Я не собираюсь врать о чем-либо.

— Я не прощу тебя врать! — запротестовала она.

— Это хорошо.

— Ладно, — твердо сказала она, сверяясь с записями. — Итак, ты не любишь собак. Я думаю, ты сможешь замазать это и без вранья. Есть собачники, а есть кошатники. Я, например, кошатник. Тогда, наверное, твой прыжок в реку будет казаться еще более героическим.

— У меня уже голова начинает болеть, — сказал он. — И я кошек тоже не люблю.

— Лошади? — с надеждой в голосе спросила она.

— Я вообще не люблю животных.

— Не любишь животных, — повторила она слегка напряженно.

— Есть люди, которые любят животных, а есть — которые не очень. Я из последней категории.

— Почему тебе не нравятся животные? — спросила она.

Он не хотел говорить, но не мог ничего поделать с собой.

— Мне не нравится беспомощность. Я не хочу, чтобы кто-то зависел от меня. Я не хочу привязываться ни к кому. Я не хочу никого любить.

— Но почему? — в конце концов рискнула она.

— Моих родителей убили, когда мне было семнадцать лет.

Он возненавидел себя за то, что сказал ей это. Было ощущение, будто она вытаскивала наружу всю его подноготную, без усилий, просто смотря на него этими мягкими, понимающими глазами. Салливан вернулся в режим защиты так быстро, как только мог.

— Лучше, чтобы это не вылезло в интервью. Я не хочу сочувствия. Ни от кого.

У нее открылся рот, будто она хотела сказать что-то ободряющее. Но Сара правильно поняла его взгляд и промолчала. Но со своим взглядом она ничего не могла поделать. Ее глаза, нежные, ласковые, не просто сочувствовали, но, казалось, разделяли его боль. Он неловко пожал плечами.

— Не волнуйся. Я не буду ничего этого говорить. Я даже не знаю, почему я тебе сказал это.

— А что ты ответишь, если тебя спросят, зачем ты прыгнул в реку за собакой? — с любопытством спросила она. — Временное помутнение рассудка?

Он посмотрел ей в лицо и вздохнул:

— Я скажу: подумал, что собака принадлежала ребенку, которого я видел катающимся на велосипеде, и не хотел, чтобы он лишился ее.

— Ого, — довольно ответила она, — это мило.

Она так и не поняла. Оливер Салливан не милый.

— Так вышло, — мрачно сказал он, — щенок ему не принадлежал. Хозяин до сих пор не найден. И если на следующей неделе его не заберут, то его отдадут в добрые руки.

— Об этом хорошо упомянуть. Это привлечет много внимания к Кеттлбэнду.

— Поверь мне, уже привлекло. На прошлой неделе в участок позвонили из Германии по поводу этой собаки.

— Если бы ты упомянул об этом, было бы просто чудесно!

— Я постараюсь, — сказал он.

Ее энтузиазм, казалось, должен был его раздражать. Но он был так же мил, как и ее желтый сарафан. Такое ощущение, будто у нее дар заставлять его вспоминать то, что он не хочет, и разбивать барьеры, которые, как он думал, были хорошо укреплены.

— Так, — она приложила карандаш к губам, — как ты сможешь участвовать в Празднике лета?

Он вздохнул, и не потому, что она упомянула о Празднике лета. Сара привлекла его внимание к своим губам, полным и пухлым. Они были созданы для поцелуев.

— Никак.

— Я не понимаю, почему ты так циничен в этом, — сказала она.

— Я циничен во всем.

— Нет, это не так.

— Послушай, — сказал он, — мне кажется, что небольшой фестиваль не может сильно помочь городку. Я не понимаю, на что ты рассчитываешь.

— Он вернет летних туристов. Он оживит тут все. Он принесет нужные деньги. Он снова вернет нас на карту. Все те люди, что приедут сюда, поймут, насколько это прекрасное место для жилья.

«Оставь ее с иллюзиями», — приказал себе Салливан.

Но он так не сделал. На самом деле, он внезапно почувствовал, что ему уже порядком надоели иллюзии. Например, иллюзия, что он когда-нибудь поцелует эти восхитительные губы.

Его мрачный цинизм сможет затушить исходящий от нее свет буквально за три секунды.

— Знаешь, Сара, я здесь не очень давно, но этот город бедствует потому, что несколько градообразующих предприятий свернули свое производство. Заводы закрыты. Как это может быть прекрасным местом для жилья, если тут нет работы? Что действительно надо Кеттлбэнду, так это рабочие места. Реальная, постоянная работа.