Мой друг Пеликан - [37]

— Пеликан!.. Пелик!.. Где ты, черт тебя дери!..

Молчание. Ни звука. Беспокойство овладело им. Он подумал, смешно, ничего не могло произойти сверхъестественного и никакой неприятности. Светло, все на виду: ни треска, ни шума падения он не слышал. И все-таки, против воли, зрение его напряглось, убыстрилось дыхание, зажало онемением затылок и ноги.

— Пелик!.. Пелик!.. — Еще не было паники, но в голосе явились надрывные нотки; он бросился между могил, ожидая увидеть что-то непредсказуемо страшное. — Пеликан!.. Пелика-а-ан!.. — Внезапно приятель обнаружился перед ним, преспокойно лежащий вытянувшись на спине во весь рост на могильном холмике. — Ты что здесь? Что ты делаешь? — произнес Володя чуть не дрожащими губами, стараясь не обнаружить свой испуг и то, как запыхался. — Пелик, зачем ты улегся?..

Не поднимаясь с могилы, заросшей травой, Пеликан сказал спокойно, медленно:

— Я лежу и думаю, о чем думает там мертвец подо мной.

Володя облегченно вздохнул — глубоко внутри его существа затихал слабый отголосок потрясения.

— Одних китайцев шестьсот пятьдесят миллионов. Больше полмиллиарда. Нас двести миллионов. У каждого человека есть свои особые настроения, мнения и желания. У двух миллиардов населения Земного Шара бесчисленное множество совпадений и различий. И связей. И все это создал Бог? Что такое Бог? Где Он, в чем Он?

— А ты представь себе эту березку изнутри, из ее березовой души, — сказал Пеликан, поднимаясь на ноги и кладя руку на белоснежный тонкий ствол дерева. — Может она ее внутренним миром понять твой — Цесаркин — мир? Как ты видишь ее цвет, форму. Воспринимаешь шероховатость и нежность березового тела — под твоей ладонью. Слышит ли она, осознает ли наш разговор? И ощущает ли она белизну и протяженность того облака, плывущего по голубому небу? Но она существует — и мы существуем: мы с тобой это знаем. И Бог так же точно вполне возможно — я не утверждаю — может существовать, и мы для Него существуем, хотя мы не умеем, не способны, не доросли, не заслужили — не знаю — осознать Его.

— Пеликан… — Володя развел руками. — Что значит шахматные мозги, и любовь к варенью, и два года высшего образования. Я преклоняюсь перед тобой. Ты — гений.

— Да брось ты. — Пеликан усмехнулся своей пеликановской сдержанной усмешкой.

— А что касается не доросли, не заслужили — очень скоро дорастем, — сказал Володя. — Если Он есть, мы Его скоро увидим, или почувствуем, когда уйдем насовсем туда…

— Не знаю, — сказал Пеликан. Они вышли с кладбища и пошли полем. — Правда, Цес, странно? Карьерствовать и пускаться во всякое подличанье, имея над собой тьму вечных неразрешимых загадок?.. Суетиться… Погляди, чего правители нагородили: врут одно, а делают совсем другое. Свободы печати нет, как и не было. Рабочего человека гнут в бараний рог… Выборы — это курам на смех!..

— Больше всего боюсь, — сказал Володя, — если уедем на Север, я из института уволюсь и меня загребут в армию.

— Да, армия. Ну, это по всему миру уродство. Правители ради своей выгоды нас заставляют сражаться… Собрать бы их всех на огромном стадионе… и пусть убивают друг друга. А мы зрители. Но в жизни все наоборот, — с усмешкой закончил Пеликан.

28

К двум часам дня майское солнце жарило и палило нестерпимо.

Володя сидел над удочкой, и Пеликану никак не удавалось оторвать его от бесполезного гляденья на поплавок и увести от пруда.

У них маковой росинки не было весь день. В ведерке плавало полтора десятка мелких рыбешек, среди них выделялся один крупный карась. Карася поймал Володя — сразу же как только закинул крючок. Рыбалкой он занимался в первый раз в жизни, и сколько он потом ни менял место уженья, сколько ни плевал на своего червяка и ни приглядывался к манере Пеликана, переходя по периметру пруда вплоть до противоположного берега, — не выловил ни одной малявки. Несколько раз поначалу клюнуло у него, но он не подсек, ждал, когда рыбешка потянет ощутимо, как это сделал толстый и глупый карась, — а позже за пять (!) часов не случилось ни одной поклевки. Пеликан по соседству вытягивал одну рыбку за другой, правда, никакого сравнения с Володиным карасем.

При этом сам Володя вошел в тихое и упорное помешательство гляденья на неподвижный поплавок, терпеливого ожидания и надежды, и воображения проплывающих в глубине карасей, не уступающих по размерам пойманному. Голодное оцепенение, жара, запекшийся рот не могли отвратить его от его занятия.

— Ну, пошли, пошли, Цес. Хватит, — говорил Пеликан, начиная раздражаться.

— Погоди еще десять минут…

— Никто не ловит после двенадцати. Ты что, Цес? Только рано утром.

— А вечером?

— Да, вечером.

— Ну, еще три-четыре часа — и будет вечер.

— Ты с ума сошел! — заорал Пеликан в полный голос. — Я ухожу, а ты как хочешь. Ты, погляди, целиком обуглился. Мы здесь на открытом месте, как в крематории.

— Дай пять минут.

— Но пять минут — и всё! Да?

— Хорошо. Тихо, а то спугнешь.

Пеликан рассмеялся.

— Чудак, вся рыба давно спит. Ушла на дно и не шевелится.

— Тихо ты…

— Кто бы мог ожидать от тебя такой усидчивости? Цесарка — флегматик.

— А Пеликан легкокрылый болтун: расскажу Модесту — не поверит.