Мой человек - [26]

– С норовом, – прокомментировал Михаил. – А так и не скажешь.

– А что скажешь? Овца? – посмотрела я на сегодняшнего неожиданного спутника.

Хорошо одет. Хорошая машина, кажется, очень хорошая. А я слышала, что преподаватели в вузах чуть ли не в разы меньше получают, чем мы, педагоги дополнительного образования…

Я так поздно это все заметила… Потому что мне это неважно. Оттого, что у него такая хорошая машина, он сам симпатичнее не становится. Сейчас не было видно его веселых голубых глаз, и он казался совсем неприятным. Ведь мне сначала понравились его глаза. Двести раз я учила Маришу – смотри в глаза, все поймешь. Что поняла я из глаз Михаила? Да ровным счетом ничего. Что они красивые. И еще что-то. Что я ему нравлюсь.

– Немцы в войну часто овец не забирали у наших крестьян. Свиней и коров брали, а овец – нет. Думали, что это русские собаки, – неожиданно проговорил Михаил.

– К чему это?

– Просто. Ты спросила, похожа ли ты на овцу. Да, похожа. На овечку, которая похожа на собаку, которая может укусить, в случае чего. Русская народная овечка такая… белая, пушистая, с острыми зубками…

Я пожала плечами. Я бы могла поиграть и дальше в эту странную игру, да, наверное, могла бы. Если бы я сегодня не встретила Алёшу. Но ведь это произошло одномоментно? Почему? Случайно? Я этого никогда не узнаю. Так вышло, так совпало, или так было нужно.

– Еще раз предлагаю отвезти до дома, – сказал Михаил.

Я нашла в телефоне свое местоположение. Чёрти где я сейчас.

– Отвези, – коротко ответила я.

Если я белая кудрявая овца, с зубами, пусть везет. Не я игру начинала. В случае чего – укушу. Пусть лучше этот человек, который мне совсем не нравится, отвезет меня до дома, чем я бы сидела сейчас у Алёши, смотрела на него и думала, зачем ему Вика. Ведь он когда-то любил меня, и никакой Вики не было. Думала бы и сама ужасалась своим мыслям.

Алёша позвонил мне на следующий день, точнее, сразу на следующее утро. Всю ночь я спала плохо, мне снился Илья, ужасный, пьяный, грубый, который смеялся надо мной и просил меня помыть пол в его бассейне. Я отказывалась, уходила и никак не могла выйти из огромного помещения, в котором было всё, кроме двери на улицу. Я ходила по лестницам, переходам, ездила на каких-то странных лифтах, которые ехали не вверх и вниз, а как-то криво, вбок, и то и дело попадала в одно и то же помещение, больше всего напоминающее общественный туалет. Дверки в кабинки были закрыты, поэтому я не была уверена, что это именно туалет, но пробегала как можно быстрее, боясь, что сейчас выйдет кто-то, кто заставит меня мыть еще и туалет. И я точно знала, что где-то здесь Илюшин бассейн. Я не могу сказать ему «нет», ведь он заботится о Марише, ей очень трудно будет выживать без его помощи, но я не хочу мыть его бассейн… тем более общественный туалет… Зачем он меня об этом просит?.. Как он может?..

Я много раз просыпалась, крутилась, меняла положение, засыпала и – снова ехала в лифте, который заворачивал и заворачивал, я смотрела в окошко лифта и видела, что рельсы так странно, так опасно идут прямо в никуда, что туда дальше ехать нельзя, я выходила – и снова оказывалась в помещении с кабинками и закрытыми дверцами.

Под утро я так измучилась этим бессмысленным и тревожным сном, что около шести утра встала, сделала короткую зарядку, выпила чаю и решила больше не ложиться. Что делать в такую рань, я не знала, посмотрела, как спит в своей комнате Мариша. Она спала тоже неспокойно, так крутилась, что сползла полностью простыня, и Мариша спала прямо на матрасе. Я поправлять ничего не стала, даже сползшую подушку. Проснется, вскочит, и будем вместе сидеть на кухне. Хватит, посидели уже вчера, до половины третьего.

… Я приехала домой около часу, попрощавшись с Михаилом, насвистывавшим Брамса. «Пока!» – быстро проговорила я, мой новый знакомый кивнул и просвистел в ответ бравурную руладу венгерского танца. Чистенько, хорошо просвистел. Интересно, вот это играли для пьяных гостей Илюши? Для тех, кто танцевал на столе? Я бы не удивилась. Такими странными совпадениями полон наш мир.

Мариша открыла дверь своим ключом в половине второго, очень обрадовавшись, что я еще не сплю.

Я видела, что ей хотелось со мной поговорить, поэтому я постаралась внимательно выслушать ее сумбурный, пламенный рассказ о жизни буржуазии. Потом я спросила:

– А почему ты сразу не ушла?

– Я… – Мариша подняла на меня огромные, темные, не мои глаза. – Я папу боялась обидеть.

– Твой папа обидел меня и тебя семь лет назад. А теперь ты боишься обидеть его? Мы сами с тобой, Мариша, толчемся у двери, которая ведет в их мир. Мы и не там, и не здесь.

– Мам… – растерялась моя дочь. – Что случилось?

– Ничего, – четко ответила я. Прямо отрезала! Так, чтобы ясно стало: у меня – позиция!

– Мам…

– Мариша, – вздохнув, я заправила ей прядку за ухо, – это ведь ты правдолюбка и правдорубка, а не я, слава богу. Поэтому я тебе ничего говорить не хочу. И даже если хочу… Не могу!

Мариша молча смотрела на меня.

– Просто если ты так любишь правду, – продолжила я, – как ее любила моя бабушка и твоя прабабушка, скажи, наконец, себе самой правду. Что ты там делала? Показывала папе, какая ты лояльная? Какая ты искренне любящая его и его деньги?