Мой человек - [17]

Понятно было, что ему тут нечего делать, но как ему сказать, чтобы он ушел, я не знала.

– У тебя есть дети? – спросила я, стараясь не обращать внимания на Михаила.

– Да, – кивнул Алёша. – Мальчик. Сын Вики. И… мой тоже.

– Тоже? – негромко переспросила я.

– Похож на него! – Михаил протиснулся между мной и Алёшей. – Больше чем на Вику. Одно лицо! Характер, порода – всё!

Я больше ничего не стала спрашивать, хотя, если честно, ничего не поняла. Я первая вышла из Алёшиной гримерки и встала в коридоре, думая – вот сейчас можно просто уйти и не травить себе душу.

– Всё, едем. – Алёша тоже вышел и захлопнул дверь гримерки.

– Вика прекрасно готовит, – сообщил мне Михаил это таким тоном, как будто я интересовалась: «А где же бы мне сегодня вечером поплотнее и повкуснее поесть?»

– Да… – кивнул Алёша. – Готовит хорошо.

– Счастливчик! – Михаил, мертвой хваткой держа меня за локоть, подмигнул Алёше. – Да ты вообще счастливчик. Женщины у тебя красивые, концерты в Европе, а руки-то, руки какие – легкие…

– Тьфу-тьфу-тьфу… – отмахнулся Алёша. – Не говори так. Тебе самому кафедру ведь дали.

– Что мне кафедра, что мне кафедра!.. Не играю же. Не могу так. Да. Ну ладно. Зато других учу. Говорю – слушайте Мишечкина, слушайте! Вот ведь всё знаю, а не играю. А Лёху попроси – научи студентов, как играть, он и не расскажет. Да, Лёх? – Михаил подтолкнул Алёшу в бок.

– Да. По части теории я не очень. Всегда было мое слабое место.

– По наитию играешь, что ли? – удивилась я.

Мы быстро спустились и вышли на улицу. По-прежнему шел крупный снег и пока не таял, растает утром. Было очень красиво и совсем не холодно. Хотя мое осеннее пальто вовсе не предназначено для такой погоды.

Лёша мне что-то ответил, Михаил тут же встрял, стал спорить, Лёша кивал и все посматривал на меня. Тем же непонятным взглядом.

– Кто-нибудь на машине? – спросил Михаил. – Кроме меня, конечно.

– Я на такси, – ответил Алёша.

– Что с машиной?

– Ничего. Просто на концерты не езжу сам. Иногда… – он замешкался, но все же договорил. – Иногда Вика меня привозит, но я люблю помолчать перед концертом. Не отвлекаться вообще ни на что.

Мы прошли на служебную стоянку, сели в довольно большую, не новую, но хорошую машину Михаила. Значит, есть у него еще какие-то занятия. Преподаванием музыки на хорошую машину сейчас не заработаешь.

Я очень порадовалась, что он за рулем и не будет хватать меня за руки и за коленки в машине. Я хотела было сесть сзади, но Михаил громогласно объявил:

– Ни в коем случае! Моя женщина сидит рядом со мной!

Я увидела быстрый Алёшин взгляд.

– Я не ваша женщина, Михаил! Зачем эта комедия? Не понимаю, – всё-таки сказала я, постаралась, чтобы это прозвучало как можно мягче. Не ссориться же мне с ним сейчас было. Ссоришься – уходи, я так считаю.

– Видишь, видишь! – обернулся он к Алёше, который уже уселся сзади, поставив свой тонкий и большой портфель с нотами на коленки. – Вот с тобой твои женщины так разговаривают? Нет, потому что ты – гений. А я – так, что там… завкафедрой в консерватории… со мной можно и как с пацаном… Садись без разговоров! – шутливо прикрикнул он на меня.

Я пожала плечами и села рядом. Дурацкая игра. Мальчики – странные люди, сколько бы им ни было лет. Поэтому и жизнь на нашей планете такая странная, что этой жизнью правят мальчики. Правда, когда женщины пытаются встать у руля власти, у них вовсе ничего не получается. Возможно, это оттого, что править приходится по законам, придуманным мужчинами.

Я люблю иногда рассуждать на такие отвлеченные темы, особенно когда у меня болит душа о чем-то своем, о таком, что и очень маленькое (в масштабах Вселенной и мира), и одновременно очень большое, занимает всю мою жизнь. Например, почему Мариша стала такой резкой. Что это? Отсутствие мужчины и в моей жизни, и в ее? Это протест? Это замещение? Она играет роль мужчины? Или она станет революционеркой и будет менять существующий строй? Сейчас революционеров не ссылают в Сибирь. Революционеры – если они есть на самом деле – идут по улице и исчезают, не доходят до дома из булочной. Их отлавливают и аннигилируют. А Мариша как будто с ума сошла – кроме как о социальном неравенстве и несправедливом устройстве общества думать не может.

Что мне с этим делать? Откуда она вдруг такой стала? Что и где я сделала не так? Или наоборот – так… Но я же не хочу, чтобы Маришу поймали и аннигилировали! И когда мысли бьются, бьются, не находят никакого выхода, я начинаю думать о глобальном. И свое уже кажется не таким мучительно безвыходным.

– Что ты задумалась? – спросил меня Алёша.

Откуда он знает, что я задумалась? Я ведь отвернулась к окну, спинка у кресла моего высокая, и он меня с заднего сидения практически не видит.

– Она переживает, что так грубо со мной разговаривала, – пошутил Михаил и сам засмеялся, никому, кроме него, смешно не было.

Алёша стал рассказывать, как он давал концерты в Германии в конце лета, как много приходило людей, как много там наших бывших соотечественников, как ему предлагали, и не раз, остаться в Германии. Там бы он получал в пятнадцать-двадцать раз больше денег за концерты и мог бы преподавать.