Мой братишка - [9]

— Нет, не может быть, — говорю я. — Так прямо и умрут?

— Почему не может быть? Может! Могут умереть не только пять, но и десять, и сто человек!

— А если сделают прививки, то никто?

— Конечно! — Мама отвечала уже сердито. — Сто или ни одного, этого точно никогда нельзя сказать. Но если я поеду, то сделаю свою работу и мне не в чем будет себя упрекнуть.

Мне было очень горько. Снова мы остаемся без мамы. Закончим занятия в школе, получим дневники с хорошими отметками, начнутся каникулы, а мы с Кимом — опять одни.

— Послушай, мама… — Я все же решил высказаться до конца. — Сколько существует на свете людей, которым не сделаны прививки! Тысячи! Так почему ты так заботишься неизвестно о ком? Я знаю, как ты мне ответишь! Назовешь нас эгоистами, скажешь, что мы думали бы иначе, если бы пережили войну, что человек должен помнить о своих обязанностях. Я хорошо учусь, получше многих из класса, ребята то в футбол гоняют, то бегают в кино, да и дома ни в чем не помогают. Но почему именно наша семья должна постоянно что-то делать во имя общего блага? И делать как можно лучше! Почему именно мы к этому так стремимся? Ну не дураки ли мы, что так стараемся?

Мама молча покачала головой и больше не сказала ни слова, только нежно обняла меня за шею, и глаза ее наполнились слезами.

Как раз в эту минуту заявился Ким. Он бросил сумку и подбежал к маме с другой стороны. Мама стала теребить нам волосы, немножко скрывая, что гладит нас, и пообещала привезти из Тегерана что-нибудь экзотическое.

У Кима не было никаких сомнений в том, ехать маме или нет. Он сказал, что готов отправиться с ней хоть сейчас. Потом стал расспрашивать, сколько стоит дорога, и ужасно разволновался, когда услышал, что несколько тысяч крон, но за все платит мамин институт. Он не отходил от мамы и все время допытывался: как же так? Маме не надо платить ни за дорогу, ни за еду, ни за жилье? И так каждому из их группы?

Потом пришел папа и, когда мама сообщила о предстоящей командировке, тяжело вздохнул:

— Да, вот как бывает… Наш старик профессор должен был ехать на конгресс в Брюссель, но не сможет. Поэтому туда с его докладом придется отправиться мне. Опять наши дети останутся одни.

Я сказал:

— Мы и так все время одни — нам не привыкать.

А папа радовался, какая интересная командировка предстоит маме, и удивлялся, как много денег это стоило бы, если ехать туда по туристической путевке. И мама, только что выглядевшая очень озабоченной и усталой, вдруг улыбнулась и сразу помолодела.

На радостях наши родители снова наобещали нам и поездку по Дые, и поход в горы, а мы с братом сделали вид, будто и вправду надеемся летом ехать отдыхать все вместе. А сами подумали одно и то же: «Как говаривал дедушка: „Ну конечно, ждите…“».

Таким счастливым было начало командировок мамы и папы. И если бы ничего не случилось, то сейчас мы были бы уже у дедушки, купались, играли с ребятами в карьере, забирались поглубже в лес, туда, где мы мечтали когда-нибудь построить с Кимом дом и читать «Трех мушкетеров».

Только я, когда наши родители подолгу запаздывают с работы или уезжают по делам в Моравию, вдруг становлюсь какой-то чудной. Вот и теперь так случилось, стоило только маме уехать в командировку.

Когда я говорю о себе «чудной», то это не значит, что я скучаю или не могу без родителей обойтись. Я говорил уже, что мы с Кимом привыкли управляться одни. Со мной внутри происходит что-то странное. Вроде делаю все то же, что и раньше: занимаюсь, читаю, перебираю струны гитары, — но делаю это без всякого интереса. Единственно, что мне в такие минуты по душе, так это выдумывать какие-нибудь небылицы и плести их Киму. А вот как мне пришла в голову идея насчет обезьян.

Как-то вечером сидели мы дома, мама уже уехала, но письмо от нее еще не пришло, папа закрылся в своей комнате и готовил какие-то бумаги: наутро он отправлялся по делам в Словакию. Ким рисовал. Им задали сделать плакат, который одновременно мог бы быть и рисунком на спичечной коробке, — короче, чушь какую-то. Ким по уши погрузился в это занятие, вовсе не обращал внимания на меня. Сначала он со мной советовался — я горазд всякое выдумывать. Но вместо того чтобы посоветовать брату что-либо толковое, я нарочно стал плести всякую чушь, вроде: «Ешьте спичечные головки, и этим вы укрепите свое здоровье». Или: «Вы хотите, чтобы у вас были белые зубы? Купите искусственные!» Ким хохотал от всей души, он умеет смеяться над всякой ерундой. А потом брат вдруг утих, снова стал смешивать краски и неожиданно решил, что срисует с книжки жирафа и страуса и подпишет: «Посетите зоопарк!»

Братишка увлекся рисованием и уже почти совсем не слушал меня, хотя я все время говорил под руку: «Если сделаешь жирафу короткую шею, то жираф станет похож на козу». Или: «Засунь страусу голову в песок, ее тогда и рисовать не надо». Но Ким меня не слышал, он не реагировал на мои советы, не смеялся. Так бывает всегда: стоит ему чем-либо серьезно заняться, так его уже невозможно отвлечь ни игрой, ни разговорами.

Поняв, что с Кимом каши не сваришь, я пошел к его попугайчикам; сначала сунул им кусочек яблока, а потом открыл клетку. Они удивились и вылетели — прямо в соседнюю комнату, где рисовал Ким. Я думал, он рассердится: Ким не разрешал касаться его птичек.