Мотив убийцы. О преступниках и жертвах - [55]

Б. – человек душевно здоровый. Никаких признаков психопатии у него никогда не наблюдалось. В роду у него также не наблюдалось случаев душевного расстройства. С 1918 года он почти все время был на фронте и с этого времени стал сильно выпивать. К алкоголю его, собственно, не тянет, но, когда представляется случай выпить в веселой компании, от других не отстанет, пьет довольно много и охотно. В день убийства не пил. Раньше привлекался к ответственности лишь за дезертирство, в 1921 году, но был оправдан.

Бродячая военная жизнь с вечной сменой сильных ощущений и чувственных наслаждений более всего его к себе привлекала, «затягивала», по его выражению. После того как познакомился с нею, его прежний идеал сельской жизни на родительских хуторах рухнул окончательно. Он стал желать быть только кавалеристом, более всего он любит лошадей. «Лошади, – говорит он, – это жизнь моя». «Лошадь я люблю и к лошади даже приревную». К насильственным действиям и к риску жизнью он привык на военной службе, где ему много раз приходилось участвовать в рукопашных схватках: «идешь, – говорит он, – по течению… невероятный подъем… или, может быть, действует чувство, что тебя могут убить, и ты за это бьешь»… Неудовлетворенности своих чувственных потребностей он не выносит; элементарно-животные потребности превалируют в нем над всем другим, даже над самолюбием: крупно поссорившись с кем-либо в тюрьме, Б. готов тотчас же обратиться с просьбой к обидчику, если последний может помочь ему, например, в утолении голода. Эту черту свою он склонен принимать за слабость характера. «Я слаб характером», – говорит он, выясняя эту невыносливость к неудовлетворению или к задержке в удовлетворении его элементарных чувственных потребностей. Что касается половой жизни, то любить он никого не любил; с женщинами у него бывали лишь мимолетные связи, длительного сожительства не было. О браке и семейной жизни еще не думал. В общем, Б. представляет собою тип, у которого прочно господствует в душе склонность к свободному и непрерывному удовлетворению своих чувственных потребностей в формах веселой, беззаботной жизни с кутежами и пирушками, и желание всего того, что лежит в плоскости этого стремления, как средство для его удовлетворения; эта склонность осуществляется без задержек ввиду его морального вырождения, жестокости, бессердечия и способности быстро решаться на насильственные действия.

Сходный тип, хотя и с несколько иным оттенком, представляет собою молодой человек, учинивший следующее преступление.

20 марта 1922 года председатель домового комитета дома № 8 по Грузинскому переулку заявил милиции, что в квартире № 10, занимаемой семьей Швецовых, произошло что-то подозрительное, причем он видел вышедшего из этой квартиры с узлом и с перевязанной рукой, в крови, жившего у Швецовых Александра Б. Прибывшие власти, по вскрытии замка двери, нашли убитыми супругов Швецовых и полнейший беспорядок в их комнате. 21 марта Б. был разыскан и сознался в убийстве Швецовых, но при этом ложно оговорил своего знакомого студента Л., утверждая, что убийство совершил будто бы тот, а он был лишь его пособником. Впоследствии выяснилось, что Л. в этом убийстве не участвовал и совершил его один Б. Он выбрал утреннее время, когда сам Швецов уходил, а его дочь Маруся бывала в школе. Жизнь семьи Швецовых он знал хорошо, так как месяца за два до убийства он приехал в Москву и поселился у них; Швецовы доводились ему родственниками. Степень родства с ними он в точности не знает, звал их дядей и тетей. Жил он у них даром и вместе с дядей спекулировал; незадолго до убийства они ездили в деревни с красками и с мануфактурой, которые обменяли на топленое масло. Спекуляция производилась на деньги Швецова. Утром 20 марта Б. попросил у тетки дядину бритву побриться, затем, улучив момент, выстрелил в тетку из револьвера, когда она нагнулась к печке, выбежал в коридор посмотрел, не бежит ли кто на выстрел, и, убедившись, что все благополучно, вернулся назад и перерезал тетке бритвой горло. Затем стал собирать вещи, вязать их в узлы и вывозить. Вещи он свозил к одной знакомой, которой сказал, что приехал из Самары и что это его вещи. Сделав две поездки с вещами и вернувшись за третьей порцией, он встретил ждавшего на дворе дядю Швецова, сказал ему, что тетка ушла, а ключ у него, отпер, впустил его, выстрелил в него и дорезал бритвой и его. Первый транспорт вещей он отвез часа в два – в три, а с дядей встретился на дворе часа уже в четыре. Захватив последние вещи, он вышел и стал запирать дверь. В этот момент к нему подошел председатель домового комитета и заметил у него следы крови на повязанной руке. Л. в убийстве не участвовал, а только продавал некоторые из переданных ему Б. вещей, не зная, что они получены путем преступления. По его словам, Б. обещал ему сознаться в ложном оговоре его и добавил, что припутал его к этому делу, чтобы оттянуть время, в расчете, что, может быть, станут мягче относиться к грабителям и бандитам.

Александр Б. – молодой человек, 19 лет, среднего роста, с маленькой головой и толстой шеей, блондин, с большими серо-зеленоватыми глазами, довольно холодно, но хитро посматривающими, с желтоватым, широким, неприятным и некрасивым лицом, с большим ртом и большими ушами, с небольшим толстым носом, с хрипловатым голосом. Происходит из крестьян Пензенской губернии. Отец его умер от малярии. Мать жива, страдает неврастенией. У него три брата и две сестры. О материальном положении семьи он говорит так: «в течение последнего времени нужда была в отношении съестной провизии, последние года три». Лошади и коровы нет. Землю сдают в аренду. Однако большой нужды семья не знала, как можно отчасти видеть и из того, что Александр окончил пензенскую гимназию. Учился он средне, читал «слишком мало», «классиков, впрочем, приходилось читать, но больше читал научное». Романы его не интересуют, и он читать их не любит. Особенного интереса ни к чему не питал: «поскольку задавали, постольку и изучал». Сравнительно более всего другого его интересовало «медицинское дело», и он мечтал поступить на медицинский факультет; еще в гимназии читал кое-что по анатомии и физиологии. Впрочем, медициной он интересовался по соображениям практическим, как выгодной карьерой, причем по этому поводу он поучительно прибавляет: «каждый человек живет, если нет для него существования, то нет и жизни». Этой неуклюжей фразой он хотел, очевидно, отметить важность материальных средств. Уже из этой фразы видно, что – для окончившего курс гимназии – он особенным развитием не отличается, от всей его личности веет умственной и нравственной тупостью. Друзей у него никогда не было. Что касается женщин, то он говорит, что смотрел на это слишком просто, к сношениям с женщинами прибегал редко, «потреблял редко». Романов у него не было, были лишь мимолетные половые связи. Каких-либо развлечений он не любит: ухаживать за женщинами не любит, в карты не играет, пьет редко и «так себе», кокаина не нюхал. Всего больше он, по его словам, любит одежду и чистоту. Досуги свои он наполнял больше бездельем; так, бродил, на солнце грелся, предавался лени и покою. Его отношение к вопросам и благам жизни вообще ленивое и пассивное. Он, по-видимому, равнодушен ко всему, что выходит за пределы его органических потребностей. Равнодушен он, в частности, к науке, искусству и религии. Что касается последней, то говорит: «это – загадочная вещь, не могу оказать, есть бог или нет; верить не мешает; придерживаюсь этой формы, молюсь по привычке». По окончании гимназии он служил в Пензе в центральной почтово-телеграфной конторе. Отсюда был командирован губпрофобром для продолжения образования в Самару, хотел поступить на медицинский факультет, но это ему не удалось и, чтобы не пропал год, он поступил в промышленно-экономический институт, где с полгода слушал лекции. Но ему трудно давалась математика. Из Самары он отправился в Москву с намерением найти здесь место и поступить на медицинский факультет. Поселился у Швецовых, жил у них даром. Но в последнее время они стали тяготиться его пребыванием и намекали ему, что ему следует поступить на место и им за квартиру и стол платить. На вопрос, как ему пришла мысль об убийстве, он рассказывает, что эта мысль явилась у него во время беседы со студентом Л. о том, что им обоим трудно жить и надо как-нибудь поправить свое материальное положение. Если из этого разговора исключить припутываемого Л., то станет ясно, что дело было так. У Б. денег не было, Швецовы намекали, что он должен или платить им, или уехать. Гнать они его не гнали и острой нужды, при которой приходилось бы думать о завтрашнем дне, у него не было, тем более что у него был револьвер, который он мог бы продать, и они с Л. находили деньги, чтобы иногда выпивать самогонку. Несомненно, что он мог бы, несколько преодолев свою лень, более энергично помогать Швецову в его коммерческих операциях и тогда не был бы им в тягость. Он мог даже уговориться с Швецовым о каком-либо проценте за свою помощь. Не видно, чтобы он с должной энергией и место себе искал. В крайнем случае он мог бы уже украсть что-нибудь у Швецовых, украсть ему не противно. Зачем же было убивать людей, которые как-никак его у себя приютили и про отношения которых к нему он решительно ничего дурного сказать не может? У него довольно ясно видны особенно большое значение, которое он придает в жизни материальным средствам, и хищническая склонность поживиться на чужой счет. Он груб и жесток. Раздражительности и вспыльчивости у него не заметно. Сильных порывов гнева в его жизни не видно. Когда он задумался о том, как бы немедленно выйти из затруднительного материального положения, ему явилась мысль об убийстве Швецовых, и эта мысль соединилась с его склонностью к хищническому обогащению на чужой счет в стремление к убийству, нашедшее себе кровавое выражение 20 марта. Что могло удерживать его? Жалость? Но ее у него нет или очень мало. Чувство благодарности? Но его у него также нет, и он к покойным никакой благодарности не чувствовал и не чувствует. Боязнь крови и инстинктивное отвращение к убийству? Но вид крови и трупа, по его словам, никакого впечатления на него не производит. Раны на него впечатления также не производят, и он не раз перевязывал их, добровольно помогая в больнице и с интересом относясь к самому процессу перевязки. Страх ответственности? Он действительно трусоват, что и сам признает, но в данном случае думал, что удастся скрыться и концы канут в воду. Моральная оценка убийства? Ведь он все-таки кончил гимназию и такую сравнительно простую нравственную проблему, казалось бы, мог решить. Но, несмотря на свой образовательный ценз, он малоразвит и даже говорит не интеллигентским языком, между прочим, употребляя такие выражения, как «грабежов», «судимостев», а на вопрос, не любит ли он ловить рыбу, отвечал: «рыбную ловлю иногда имел». Правильной моральной оценки убийства у него нет. На вопрос, жаль ли ему убитых родственников, откровенно говорит, что нет. На вопрос же, почему именно их он выбрал своими жертвами, он откровенно отвечает, что знал это семейство хорошо, что и где у них находится, да и они к нему относились с доверием и его не остерегались, так что при таких условиях легче было оперировать. На вопрос о раскаянии он отвечает утвердительно, но добавляет: «лучше побираться, чем здесь на пайке одном сидеть». Убийство свое мотивирует так: «могу сказать, что голод все побеждает». Но именно голода-то у него и не было. «Теперь, – говорит он, – я себе отчет отдаю, что можно бы и без убийства сделать, я мог бы взять любую вещь у них, продать и уехать». На вопрос, почему же он так не поступил, он говорит, что не может объяснить. Но объяснение ясно: обокраденные живые дядя и тетка тотчас сообщили бы властям целый ряд сведений о нем, а оставшаяся одна Маруся этого сделать не могла. Во всяком случае, так было безопаснее. Интересно отметить еще, что после убийства он очень боялся, как бы покойные ему не привиделись. И во время нашей беседы он говорил: «при любом воспоминании я не могу находиться один». «Ночью появляется страх». «Боюсь, что появятся видения». Он боится даже один вечером войти в уборную, сознает, что это суеверие, но боится: «суеверия я отчасти всегда страшился», – говорит он. Раньше он не судился.