Мост в Хейвен - [121]

Эти слова пробили брешь в стенах, которые она возвела вокруг себя, и они рухнули.

Абра пыталась найти оправдание решениям, которые принимала, но не могла ничем их объяснить, во всяком случае, в рамках, установленных Господом. Она не может избежать осуждения. Она виновна. Проснулась совесть, боль сковала тело. Она больше не может убегать.

Как давно началось ее падение? Когда она принялась душить собственную совесть? Наверное, все началось с Дилана. Абра пыталась убедить себя, что не знала, что он собой представляет, но на самом деле, это было не так. А теперь приняла с покорностью, что Дилан был прав — он только разжег пламя, которое уже горело у нее внутри. Побег с Диланом стал кульминацией ее протеста, ежедневно она отчаянно пыталась собственным умом и решимостью сделать хотя бы что-то доброе из огромного количества плохого.

Разве она не пыталась доказать, что чего-то стоит, когда ушла с Франклином Моссом? Она хотела отомстить Дилану, заставить его пожалеть, что выгнал ее. Она вступила в отношения с мужчиной намного старше нее и была готова делать все, чего он от нее потребует, чтобы самой получить то, что хочет. А чего она хотела? Стать кем-то? Но вместо этого она позволила сделать из себя другого человека.

Ей страшно хотелось винить в том Франклина, но виновата только она сама. Это она помогала ему создавать Лину Скотт; Абра исполняла все его приказы, позволяла вести ее, даже в его постель. Все ее возражения были слабыми и половинчатыми, в основном делались молча, а горечь и сопротивление росли. Это она лицемерка, а не Франклин, и это привело ее в тот темный коридор к женщине в хирургических перчатках. Она могла упереться, могла сказать «нет». Вместо того пошла на аборт и во всем обвинила его. Почему? Потому что в глубине души она по-прежнему хотела… чего? Чего же она хотела?

Быть любимой.

Мечта Франклина сначала была и ее мечтой. Это был их общий кошмар. Теперь Абра понимала, что многие люди предупреждали ее о последствиях — Памела Хадсон, Мюррей, даже Лилит и Дилан. Но она сумела ухватить медное кольцо на аттракционе и теперь бесплатно катается на карусели.

«Можешь поговорить со мной», — сказал ей как-то Мюррей, а она не воспользовалась случаем. Мэри Эллен говорила о Боге, а она затыкала уши. Франклин всегда был для нее оправданием.

Ее переполнил стыд за собственную жестокость к нему. Она жаждала отмщения за то, что, как она считала, он с ней сделал. И она знала его самое уязвимое место, знала, когда ее слова ранят особенно глубоко. Лина — его мечта, его погибель.

«Мне отмщение, и Я воздам, говорит Господь».

Теперь она поняла почему. Она никогда не хотела ранить Франклина настолько, чтобы он отказался от жизни. Она хотела, чтобы он ее отпустил, дал уйти.

Или все-таки хотела? Ее совесть корчилась в муках. Будь честной хоть раз в жизни, Абра. Или ты больше не знаешь правду?

На теле выступил пот: сердце колотилось.

Она вспомнила, что Франклин был сломлен. Он разваливался на кусочки. В тот день она дала ему крошечную надежду, и он за нее ухватился. И что же она сделала в последние часы ее пребывания в тюрьме, которую он воздвиг для них обоих?

Она плакала, пока не кончились слезы. Прости меня, Господи. Я так сожалею о том, что натворила, и о людях, которых обидела. Я больше не хочу быть такой. Смилуйся…

Она оборвала свою мольбу. Как она смеет взывать к Богу и просить милости? Она никогда не прославляла Его. Никогда ни за что не благодарила, во всяком случае, после того, как пастор Зик отвел ее к Питеру и Присцилле и оставил там. На самом деле она ненавидела Бога и винила Его во всех бедах, которые случались в ее жизни.

Собственная упрямая гордость привела ее сюда. В ту ночь, когда она встретилась с Диланом на мосту и позволила ему сорвать крестик Марианн с шеи и бросить его, она сделала свой выбор, уверяя саму себя, что хочет свободы, а в результате стала пленницей.

Вспомнился еще один гимн Мици: «Сделай пленником меня, Господи, и стану я свободен». Тогда она не понимала. И сейчас не понимала. Зато знала, что продвигалась вперед всеми своими силенками. Она перепробовала все, чтобы ощутить себя цельной личностью, а вместо того чувствовала себя Шалтаем-Болтаем.

Ты победил, Господи. Я так устала бороться. Делай, что хочешь. Испепели меня. Преврати в соляной столб. Утопи. Я больше не хочу терпеть эту боль. Не хочу больше никому приносить боль. Я просто хочу… Даже этого не знаю. Обессиленная, Абра откинулась на подушку.

И впервые за много дней крепко уснула. Ей снилась прозрачная вода и мост в Хейвен.

* * *

Джошуа проснулся рано и потянулся. Стены мотеля были достаточно тонкими, отчетливо был слышен скрип матраса в номере 13. Включив свет, он посмотрел на часы. Три часа утра. Затем отключил будильник и встал. Усевшись на потрепанный обитый тканью стул возле окна, он раскрыл Библию на том месте, где остановился прошлым утром.

Зашумело в трубах — в соседнем номере включили душ. Он закончил чтение, когда душ выключили, но другие души еще не включали. Когда дверь соседнего номера открылась и закрылась, Джошуа приоткрыл занавеску, чтобы посмотреть на женщину, которая плакала так, словно весь мир рухнул на нее прошлым вечером. На улице еще было темно, но в тусклом свете вывески он разглядел темные волосы, подстриженные так, словно их срезали садовыми ножницами. Платье с белым воротничком и передником подчеркивало ее худобу, но она все-таки была стройной. Что-то колыхнулось в его душе. Джошуа поднялся и смотрел вслед удаляющейся женщине. У нее были красивые ноги.