Мост в белое безмолвие - [31]

В рулевой рубке рядом с морской картой стоит поднос с завтраком и кофе. Даже на картофельном поле жизнь идет по компасу и по законам моря, с каждым часом эта жизнь становится все напряженнее. Лед давит на нас, корабль кряхтит и постанывает. Гул самолета мы слышим на следующее утро, когда все вязнет в неподвижном тумане. Боковые двери на оба крыла капитанского мостика распахнуты настежь, усилитель радиотелефона включен на полную мощность; напряженно прислушиваясь, замираем на своих местах. Гул самолета приближается, удаляется, снова приближается, сгущаясь прямо над нашими головами. "Не вижу, не вижу",- четко и ясно доносится из динамика, как будто с нами говорят отсюда же, с корабля, да они и на самом деле совсем близко от нас, всего в каких-нибудь пятидесяти метрах. {87} Пятьдесят метров длины - смехотворно мало, пятьдесят метров высоты фатально много: это совсем иной мир, в который нет мостов. Самолет ледовой разведки возвращается на Диксон, так и не сбросив нам кальку ледовой карты.

Все это повседневная рутина. Мы прекрасно знаем, что сегодня вечером, или завтра утром, или завтра вечером самолет вернется и вымпел вместе с ледовой картой упадет точно на палубу "Мелехова". Больше того: мы знаем, что в Москве, на Диксоне и в Таллине перед огромными морскими картами сейчас стоят моряки с карандашом и ластиком в руках и, приподнимаясь на носки, отмечают наши координаты на сегодняшнее утро, и делают это куда точнее, чем я мог бы здесь описать. Вечером жена поднимет телефонную трубку, наберет номер таллинского пригорода Меривялья, и ей ответит легендарный радист, фамилия которого звучит как название экзотического фрукта и которого большинство членов семей моряков никогда не видели в глаза, зато не раз слышали по телефону его успокаивающий голос. На этот раз Манго сообщит: 75 градусов 25 минут северной широты, 84 градуса 49 минут восточной долготы. Я не знаю, успокоили ли ее эти цифры, дали ли они ей ответ на все вопросы и сомнения, но листок из блокнота, на котором они отмечены, вернувшись домой, я найду на письменном столе. Точно такая же страничка с этими же самыми цифрами лежит сейчас перед Валерием Лосевым, а сам он с синим карандашом в руках сидит за своим складным столиком, прижавшись лбом к стеклу блистера, выпуклого иллюминатора самолета, и его рука вслепую наносит все новые, более точные линии на большую морскую карту, в то время как его зоркий глаз ледового разведчика неустанно выискивает даже самые крохотные просветы в покрывающем сегодня большую часть Карского моря молочном тумане, в котором увяз вместе со всем караваном и предпоследний корабль, и появившийся на правом крыле мостика человек, все еще прислушивающийся к едва уловимому рокоту удаляющегося самолета, не подозревая, что тонкая паутина судьбы уже соткана.

Ох, уж это картофельное поле! Завтра, когда караван очнется от оцепенения, мы опять будем искать разводья, места, где лед тоньше, трещину хотя бы в палец шириной, в которую можно вклиниться. Так мы и делаем - мы движемся вперед, наталкиваясь, взбираясь и со-{88}скальзывая. Борта корабля лишились окраски, потеряли бортовые кили и все, что когда-либо было на них, и раз в минуту корабль переключают с самого малого хода вперед на самый малый назад. На мостике стоит такая тишина, что слова команды со звоном ударяются в уши. Капитан не отнимает бинокля от глаз: под унылым картофельным полем он пытается обнаружить море, чутьем ощутить в этих канавах, разводьях и болотных озерцах зеленую воду, а когда судно начинает трясти, будто кто-то мотает его за нос, он сердито сжимает губы. Сегодня капитану лучше не мешать. Это его поединок, его ярость, его любовь.

ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО НЕВАЖНАЯ ПЕРСОНА

Каждый раз, когда я поднимаю глаза на часы Халдора, они замедляют ход, чтобы потом с лихвой наверстать упущенное. В неумолимом движении секундной стрелки уже сейчас скрыто то единственное мгновение, на протяжении которого я должен реализовать свою свободу. В ледовом плену мы потеряли много времени, и неизвестно, легче ли будет впереди. Подтвердить или опровергнуть это может только Майнагашев - начальник морских операций западного района Арктики. Ситуацию он прояснит, но решать должен буду я сам. Свобода иногда оказывается тяжким бременем. По мере того как мы приближались к Диксону, имя Майнагашева произносилось все чаще и чаще. Дальше к востоку оно постепенно начнет терять вес, и через несколько тысяч километров где-то проляжет грань, за которой услышишь: Майнагашев считает так, а Немчинов наоборот. И с этого момента будет расти могущество начальника морских операций восточного района Арктики, пока в Певеке оно не сгустится в энергию, которой впору топить корабельные котлы.

Настольную лампу вполне можно погасить, но тогда в иллюминаторы начнет просачиваться мертвенно-бледный двоюродный брат темных летних ночей, он уничтожит радость красок, сотрет тени вокруг. У нас полярный день, полный ход и чистая вода.

- За здравие "випов",- произносит с усмешкой Халдор и наполняет стаканы коньяком "Реми Мартен", приобретенным у маклера господина Р. Декитспоттера в Дюнкерке. "Вип" в модных сказках то же самое, чем в былые времена для новоявленных серых баронов была {89} приставка "фон" или для русского купца слово "князь", смешным это словечко становится только после того, как расшифруешь благородную таинственность аббревиатуры ВИП: Very Important Person - исключительно важная персона. Резиденция "випов" помещается неподалеку от Белого дома, автомобили "випов" мчатся по центральной оси улицы, в театр они проходят через специальную дверь, охраняемую поверенным, который знает всех "випов" в лицо; в частной жизни он сам "вип", а его еще более "виповая" жена является творцом синдрома "випизма".