Мост к людям - [44]

Если бы меня спросили, что выбрал бы я — деготь или лак, я бы ответил, что выбираю правду. Правдивое изображение не может умалить положительных черт, какими вполне заслуженно гордится наше общество. У нас нет никакой потребности прибегать к каким-то искусственным средствам, поскольку естественный характер социалистической действительности, изображенный честным и талантливым пером, не требует никаких украшений и не может быть опорочен. Как сказал польский классик Красинский, подлинная добродетель не боится критики.

Разумеется, и правда не абстракция, она может тоже стать беспредметной догмой, если мы не увидим за ней благ трудовых людей, их трудовых интересов, их стремления достичь своих идеалов.

Вот почему каждый писатель должен принимать своим творчеством прямое участие в борьбе за лучшую долю людей, вносить свой вклад в построение и совершенствование своего общества. Вот почему наш реализм активный: он — борьба.

6. МЫ ТОЖЕ ЛЮДИ

Мне кажется, что существенным недостатком нашей критики является то, что она частенько за литературным произведением не замечает самого писателя — живого человека. Если практическую цель критики усматривать в стремлении помочь избавиться от каких-то недостатков, то прежде всего следовало бы понять, что он за  ч е л о в е к, этот писатель, и как найти дорожку к его душе. Ведь нужно убедить писателя, доказать, что он ошибается, то есть не только разрушить его представления, а и заставить воспринять свои. Выходит, прежде всего следовало бы позаботиться о том, чтобы склонить писателя на свою сторону, завоевать его симпатии, вызвать к себе доверие, то есть повести разговор с писателем как с человеком, которому присуще все человеческое.

Тем временем приходится нередко слышать, что такой-то автор, дескать, не любит критики, не прислушивается, относится невнимательно к серьезным советам…

Критика не такая уж приятная вещь, чтобы ее особенно любить. Когда она справедлива, то прежде всего указывает на то, что ты сделал свое дело не так, как следует, а узнавать об этом не так-то приятно. Но автор себе не враг, и никто не желает успеха своей книге так горячо и искренне, как он. Стало быть, если он не прислушивается к справедливому и суровому голосу, то для этого должны быть серьезные причины.

Чаще всего их две.

Первая: статья о его книге написана в таком тоне, что с самого начала настраивает против себя, вызывает внутреннее сопротивление категоричностью критического языка и поэтому делает писателя психологически неспособным воспринимать даже святые слова.

Вторая: книга уже напечатана, продается в магазинах, и автор уже ничего не может исправить — разве что в дальнейших изданиях, которых не скоро дождешься при наших издательских условиях. А критик, который вроде должен был бы это понимать, пишет о книге так, словно перед ним рукопись и автор может учесть его советы перед тем, как сдать книгу в печать.

Можно было бы привести множество причин, мешающих иногда писателю «воспринимать критику», и в большинстве случаев они носят психологический характер. Критик, как говорится, не умеет «подойти», он не пытается завоевать доверие перед тем, как высказать горькую правду. А завоевать доверие вовсе не означает подсластить пилюлю. Можно высказывать беспощадную правду и, проявляя доброжелательность и человечность, находить путь к писательской душе. При этом нужно не забывать только одного: что писатель человек со всеми сильными и слабыми чертами, свойственными людям вообще, и если в нем и есть что-то особенное, то прежде всего непосредственность и острота восприятия жизненных явлений, в том числе и того тона, каким критика с ним разговаривает.

Учитывая пестроту этих заметок, отмечу еще одну странность, которая нередко происходит, особенно с газетными рецензиями.

Как-то в переполненном трамвае я стоял между молодым человеком, на которого невольно нажимал, и девушкой, которая так же невольно нажимала на меня.

— Может быть, посмотрим это? — обратился молодой человек к своей подруге.

Девушка читала в газете «Советская культура» статью Ю. Зубкова о пьесе Куприянова «Сын века», в которой критик громко провозглашал, что главный образ этого произведения «это и есть сын нашей эпохи».

— Нет, — ответила она.

Я удивился. Ведь критик хвалил произведение и, вероятно, ставил своей целью убедить зрителей, в данном случае эту девушку, в том, что спектакль следует посетить.

Мое удивление развеялось, когда я сам попал в театр. У меня нет намерения обсуждать тот спектакль. Скажу только, что в зале было очень мало зрителей. Вероятно, к мнению критика многие отнеслись так же, как и моя случайная спутница…

В чем же дело? Почему такой «разнобой»? Ведь авторы газетных откликов и рецензий так часто говорят от имени зрителей и даже от имени народа. А зрители, то есть народ, не прислушиваются к советам критики и с охотой посещают именно раскритикованный спектакль, читают именно раскритикованную книгу, проявляя порой к таким произведениям не только снисхождение, но и несколько преувеличенный интерес.

Кое-кто может возразить: зрителя необходимо воспитывать, нужно формировать его вкус, помогать ему разобраться в содержании произведения… Все это так. А между тем зрители читают критические установки, выслушивают глубокомысленные советы, а поступают наоборот, как бы молча протестуя против советов своего воспитателя. Не потому ли они так ведут себя, что однажды уже понадеялись было на мудрость критических советов, но благодаря своей природной практичности решили удостовериться, правильны ли эти советы, и обнаружили, что спектакль, подвергшийся уничтожительной критике, не такой уж и плохой, даже чем-то затронул, заинтересовал, поскольку незаметно коснулся душевных струн…