Мост - [80]

А Назар даже из Таллов не заехал в Чулзирму. Правдами, неправдами сбежал от красных и тут же умчался в город. Наверно, и в Таллах немало фальшиных, прислуживающих карателям.

Позже Павел Мурзабай допустил еще оплошность. Чего ради, зачем послал Тражука в город, старый дурак, остолоп? Ладно бы еще, если малый живым остался. А уж позарясь на жеребца, белые небось его посадили… Да и расстрелять могли Назаровы прислужники…

«Тимук тогда, видать, схитрил. Не хотелось во время этой смуты охать в город… Больным сказался, ишь какие нежности! Ей-богу, если, на свое счастье, Тражук вернется, то в первый же день к себе домой приглашу, в зятья приму! Пусть род Мурзабая соединится с родом Сибадо-Михали, обновится, новые корни пустит…»

Павел Мурзабай опять сегодня с утра дома один, и вот сидит-мучается всякими думами. Он зарок дал больше не пить, а снова подошел к буфету. И бутылка с самогоном, можно подумать, сама на стол перескочила.

«Пропустить рюмочку или повременить? Ладно уж, выпью, и — стопка будет последней. В это тяжелое время хмель еще пуще мутит мозги».

Так думал Мурзабай, наполняя стакан самогоном.

Пропустив вторую стопку, он уже смотрел на дело иначе: «А ведь если не пить — тоска. Опять же, в это смутное время — не пить невозможно». И после того как стало ясно, что трезвым жить непосильно, третья стопка наполнилась сама. Лишь бы начать пить, — объяснение найдется! Опрокинув третью стопку, хозяин закурлыкал какую-то песню, в это время неожиданно постучали в дверь.

— Мир дому сему. Меня не хватало, Павел Иваныч! — сказал гость, перешагивая через порог.

Хозяин, привыкший ничему не удивляться, несколько мгновений сидел, вытаращив глаза. Соскочил с места, неловко повалив стул, вытер тыльной стороной ладони вдруг помутневшие от слез глаза и, забыв всю свою важность, выскочил на середину комнаты.

— С каких небес спустился ты, друг мой, единственный любимый друг Хрулкки, уважаемый Фрол Тимофеевич! А утверждаешь — бога нет. Неверно это, есть он, существует. Только он ведает: ты для меня на свете — самый дорогой сейчас человек… Самый нужный.

По приглашению хозяина гость подсел к столу. И ему пришлось осушить одну стопку.

— А вторая — окажется лишней, — сказал он, еле переводя дух, и заговорил, стараясь подбирать слова помягче, но поубедительней: — Не для того, чтобы выпивать, я пришел к тебе, желание поговорить откровенно привело меня. И тебе на сегодня хватит, Павел Иваныч. Ты что, теперь, как царь Александр, пьешь в одиночку? Не сердись за прямое слово. Я постарше тебя, и не только другом, но и пичче тебе прихожусь. Прежде ты много читал, размышлял. Помнишь, с увлечением читал Льва Толстого. Не забывай его слова: «От нея все качества…» А ведь мудр был Лев Толстой, этот седой бородач.

— Лев Толстой умер, — безучастно сказал Мурзабай. — Да, и такие великие люди умирают. И я умру. И ты умрешь. Что от нас на белом свете останется? От меня — Назар, неумный, напыщенный диктатор. От тебя — Анук, бездетная вдова. Я, брат, за последнее время превратился, как ты или Толстой, в философа…

— И ты философ, и я философ, но настоящие философы самогон не пьют. — Ятросов отнес бутылку и стопки в буфет. — Давай, подобно философам, потолкуем малость, как в былые времена.

Хозяин сидел несколько минут, потирая лоб ладонью, и, ласково улыбнувшись гостю, поднялся из-за стола.

— Прости меня, Хрулкки. Душа тоскует. Прочитай-ка пока это вот письмецо от моего сына. Может, поймешь, почему горько жить Мурзабаю. А я пойду умоюсь, охолонусь маленько.

Мурзабай вышел, а Ятросов вместо того чтобы развернуть письмо, задумался.

«Павел — мой старый друг. А теперь может обернуться врагом. В наше время не только друзья, но даже братья сражаются в разных лагерях: один против старого уклада, за свободную жизнь, другие — отстаивают старые порядки, утверждающие неравенство и несправедливость. Я и сам вот явился к старому другу испытывать его, выведать у него новости. Ведь не предупредишь же его: ты лишнего мне не болтай, я — большевик. Вот и выходит, я, старый человек, обманываю другого. Однако меня нельзя считать бесчестным. Я ведь не о своей пользе забочусь, стремлюсь, чтобы все бедняки были счастливы, чтобы победила справедливость. Дело, ради которого я задумал обмануть старого знакомого, — дело высокой чести. Совсем не подлость — понять настроение близкого к богачам и состоятельного человека, получить через него нужные сведения. Симун Мурзабай — на нашей стороне. И он тоже, как и я, постарался бы выяснить, о чем думает, чем живет Павел. А может, и сам Павел, будь он помоложе, отказался бы от богатства и перешел на нашу сторону. Теперь-то уж он не может, да, скорее всего, и раньше не мог. Как бы там ни было, а в нем уже укоренились черты собственника. И все же он еще не стал таким оголтелым врагом революции, как Назар, его родной сын».

Вернувшись, Мурзабай выглядел трезвым и посвежевшим.

— Ну, прочитал письмо Назара? Что ты можешь сказать?

— Не стал я читать. Если хочешь, прочти мне вслух сам. Я подумал, что так будет лучше.

— Ну что ж, слушай, вот что мне пишет Назар, или, как его называют, маленький диктатор. — Мурзабай про себя прочитал начало. — Вот как смеет разговаривать с отцом этот офицер! — заметил он сокрушенно: — «…Смотри, Павел Иваныч, — обратился он к письму, — и ты не сможешь остаться в стороне от нашей борьбы. А ты сидишь и ждешь победы большевиков? Не дождешься. Газеты небось просматриваешь? Мы разгромили власть депутатов. Теперь и Казань у нас в руках. А в Москве скрывается видимо-невидимо наших сторонников. Они изнутри разожгут пожар…» — Мурзабай отвел глаза от бумаги. — И для меня мой сын работенку нашел… Слушай дальше: «…Ты, бывший старшина, забыл о своем долге. Богачи в Таллах — иные, чем ты. Меня они от смерти спасли. Ты, хотя и отец мой, не захотел, чтобы доставили письма от меня в город. С одной стороны, это для меня оказалось лучше. Теперь здесь нет ни одного человека, знающего о том, что я побывал в руках мужиков. Однако тебе все же за пропавшее письмо придется держать ответ передо мной. Если хочешь искупить вину — к нашему прибытию в Чулзирму сделай вот что: перепиши тех, кто из Чулзирмы бежал в лес. Постарайся выяснить, где именно они скрываются. Предупреждаю, старшина! Если ты увильнешь и от этого поручения, ты мне больше не отец! Тогда пеняй на себя…»