Мост - [2]

Кояш-Тимкки с помощью уличных зевак внес избитую женщину в избу. Румашу, как взрослому, сказал:

— Надо бы срочно отправить ее в Кузьминовскуго больницу, да боюсь, не довезем. Вот что, дружок. Принеси из дома мою дорожную сумку. Она в чулане, за печкой. Там у меня есть кое-какие лекарства. — Тимкки вышел из избы и обратился к мужикам, опасливо поглядывавшим на дверь амбара: — Скорее запрягите лошадь, привезите Ятросова. Он хоть и учитель, но не хуже любого врача поможет Марье.

— Лучше его лекаря не найти, — сказал Шатра Микки. — У него мертвая и живая вода есть для каждого. — Почему не съездить, съездить можно. Да вот беда — безлошадный я, а соседи отогнали своих коней на луга.

— А коняга самого Магара? — спросил кто-то из толпы. — Он же недавно примчался на нем из Заречья. Должно, в кабак ездил. Только боязно запрягать-то, убьет потом Магар.

— Запрягайте живо! Я буду в ответе, — распорядился Кояш.

— Ну и я, — поддержал Шатра Микки.

…Взяв сумку у прибежавшего мальчика, Кояш вернулся в избу. Какая-то баба с испитым лицом сердито восклицала:

— Насмерть забил бы Марье, зверюга Пузара, если б этот не вмешался.

— А кто он, откуда?

— Самлейский. Разве не знаете? Это же Кояш-Тимкки.

— Не зря же башкиры прозвали его Кояшом. Кояш — по-башкирски — солнце. Плохому человеку такого прозвища не дадут.

2

У чулзирминцев, живущих теперь «в русской вере», чувашскими оставались только прозвища. Нарекал их русский поп при крещении по святцам. Чуваши принимали имена, но переделывали по-своему: Ефрем — Яхруш, Евдокия — Альдюк…

Позже возникли фамилии. Так появился — Тайманкин. Но это лишь для церковной книги и разных там бумаг… Сами же чуваши по-прежнему говорили: Тайман, Тайманы.

Тайманы всегда были бедняками.

У Сахгара Таймана, или Захара Матвеевича Тайманкина, как теперь и звали его в Базарной Ивановке, не было ни братьев, ни сестер. Отец Захара был робким человеком. Зато совсем другой была мать Сахгара — Круни, родом из Ягали.

Молодуха Тайманов в свое время сразу покорила всю деревню. Про нее говорили: «Когда Круни поет в Чулзирме — слышно в Ягали». Никто не мог сравняться с ней ни в пении, ни в работе, ни в бойкости. Лишь в одном уступала она даже худшей бабе в деревне — не было у нее детей. Она обошла всех знахарок, обращалась к чувашским богам, поставила в Таллах пудовую свечу Николаю Угоднику. Тут русский бог, видимо, сжалился: на четвертом десятке жизни баба Круни родила сына. Злые языки поговаривали, что не обошлось без помощи таловского монаха Николая-негодника… Но вскоре после счастливого события в семье Тайманов на селе такие разговоры прекратились. Об этом позаботилась сама Круни: с двух-трех баб сорвала сурбаны[2] и оттаскала их за волосы, нескольким мужикам раскровенила носы. Чулзирминцы наградили младенца уже на втором месяце жизни прозвищем — назвали Сахгаром Святым. Хотя кличка была дана в насмешку, она как нельзя лучше подошла мальчику.

Захар рос тихим ребенком, был рассудителен, охотно помогал родителям по дому. Он не гонялся по улице за собаками, не разорял птичьи гнезда, не лазил в чужие огороды за огурцами… Захар при немом согласии отца самостоятельно начал учиться шорному делу. Мать не одобряла занятий сына, ругала на чем свет стоит всех Николаев — и святых и грешных, — колотила Захара, отправляла на улицу бегать с мальчиками. Захар уходил и тайком возвращался. Он брал старую разорванную шлею или седелку и ловко сшивал их заново. Научился разбирать и собирать хомуты и уздечки.

Матвей Тайман не дожил и до пятидесяти. Как-то зимой после жаркой бани хватил холодного чувашского пива — и Матвея не стало. Круни вдруг спохватилась и, решив, что пора мальчику браться за ум, послала на выучку к своему брату в Ягаль. Захар возненавидел и слово «кукка»[3], и имя Темень. Захару попадало от дяди и кнутом и кулаками «для острастки и выучки»…

Мать наведывалась в Ягаль только по праздникам. Брат усердно ее угощал, водил по гостям и отвозил в Чулзирму, не давая ей проспаться и поговорить с сыном.

Неизвестно, сколько бы пришлось терпеть бедному Захару. Но ему повезло. Однажды, когда он с дядей работал в поле, на ясное сверкающее июньское солнышко напал злой дух Бубр. Стало быстро темнеть. Волы заметались, спутав постромки. Дядя Темень схватился за голову: «Ай, пюлехсем, наступил конец света» — и, бросив плуг, волов и племянника, побежал в сторону села.

Двенадцатилетний Захар тоже испугался, но направился не в сторону Ягали, а помчался без дороги, минуя Кузьминовку, прямо до Чулзирмы. Он не заметил, что солнце избавилось от Бубра и по-прежнему светит ярко. На полпути Захар встретился с матерью; она бежала к сыну в Ягаль. Так в слезах, обнявшись, они вернулись домой. Вглядевшись в сына, баба Круни стала расспрашивать о его жизни в Ягали. Она слушала о его горькой жизни, загораясь любовью и яростью, все сильней и сильней прижимала к себе, плакала навзрыд и, наконец, запела — громко, протяжно, горестно и торжественно. На ее голос стали собираться мужики и бабы, все еще радостно толкующие о победе доброго Солнца над злым Бубром. Баба Круни больше не пустила сына в Ягаль.