Мост - [33]

В один прекрасный день Карл Хорбер вырезал из дерева небольшую втулку и принес из подвала молоток. Он приставил втулку к одному из больших сучков в дощатой перегородке, отделявшей его комнату от каморки Барбары. Двух-трех ударов оказалось достаточно, чтобы сучок вылетел. Он вбил в него маленький гвоздик, так что в любое время мог воткнуть сучок в гнездо или вынуть его оттуда. Потом отшлифовал сучок наждачной бумагой и смазал маслом.

В тот день он отправился спать особенно рано.

Заслышав на лестнице ее шаги, он выключил свет в своей комнате, выскользнул из постели и прокрался к противоположной стене. Ловко вытащив сучок из гнезда, он прижался глазом к отверстию, а сердце его колотилось так громко, что он боялся, как бы Барбара не услышала.

Она вошла к себе. «То, что я сейчас делаю, не очень красиво, — думал Карл. — Ах, черт побери, как некрасиво! Но ведь она не знает об этом, да и никто не знает!»

В груди у него бушевали самые противоречивые чувства. Он уже хотел было тихонько нырнуть обратно в постель, но любопытство взяло верх.

Ждать ему пришлось довольно долго. Девушка прилегла на кровать, взяла, не глядя, с ночного столика сигарету и спички и долго лежала так, глядя в потолок и медленно, глубоко затягиваясь. Казалось, этому конца не будет. Карл почувствовал, что его босые ноги совсем окоченели, и уже вторично собрался было вернуться в постель.

Но тут Барбара встала, сбросила белый халат на спинку стоявшего возле кровати стула и разделась. Он потерял ее на время из виду, но слышал, как она наливала воду в тазик, растиралась полотенцем и чистила зубы.

«Какие, в сущности, обычные звуки, — размышлял Хорбер, — ничего волнующего!» Потом он увидел, как она подошла к кровати, надела ночную рубашку, откинула одеяло и погасила свет. Но и в этом тоже не было ничего волнующего.

Абсолютно ничего.

И все же на следующий вечер Хорбер опять стоял у перегородки, подсматривал через отверстие и слышал, как колотится его сердце. Повторилось это и на третий и на четвертый день. Через неделю ежевечернее дежурство у перегородки уже прочно вошло в его распорядок дня. «Это моя тайна», — думал Хорбер. Тайна, которой он не поделился бы ни с кем. Даже на исповеди.

Однажды они целой компанией отправились на пляж и разлеглись на солнышке. Всеми овладела блаженная истома. Вдруг Форста осенило:

— Давайте полезем в воду, нырнем под перегородку и познакомимся с женским пляжем поближе.

Все в восторге. И Мутц, и Форст, и Хагер. Только Хорбер отмахивается.

— Бросьте, детки, то, что вы там увидите, только охоту отобьет, — произносит он тоном знатока и лениво переваливается на спину, жмурясь на солнце.

— Ну ладно, брось загибать, — возмущается Форст. — Ты просто скулишь, потому что тебе слабо переплыть на ту сторону.

Это верно. Хорбер плохо плавает и боится глубины.

Все хохочут.

И тогда у Хорбера, хвастунишки Хорбера, обещавшего учителю больше никогда не бахвалиться, опять получается «короткое замыкание».

— То, что вы там увидите, дети мои, я вижу каждый день, — произносит он небрежно. — Только крупным планом, как в кино!

О чем это он? Трое навострили уши. О пикантных книжках? Или картинках? Время от времени среди мальчиков ходят по рукам такие вещи. Правда, не часто, но все же… Кто-кто, а Форст-то знал, с какой стороны приняться за Хорбера, чтоб развязать ему язык.

— Ну, это ты загнул, Карл!

— Загнул? — вспыхивает Хорбер. — Возьми свои слова обратно, слышишь? А то получишь по физиономии!

Но Форст не унимается.

— Докажи, Хорбер, — язвительно тянет он, — мы ведь тоже не прочь взглянуть, что у тебя там такое. А загибать каждый умеет!

И Хорбер, вновь распалившись и не соображая, что делает, брякнул:

— Да пожалуйста! Если угодно, приходите сегодня в восемь вечера ко мне. Собрались, мол, сыграть в скат. Ясно?

Вечером они встречаются в комнатке Хорбера, Хагер принес колоду карт. На маленьком круглом столике посреди комнаты тускло светится ночничок. Между стеной и столом — ширма.

— Послушай, включи-ка нормальное освещение! — требует Мутц, как только они входят.

— Светлее нельзя, — шепчет Хорбер с таинственным видом. — Иначе зрелища не получится. Должно быть совсем темно, особенно там, у стены.

Совесть у него нечиста, и в глубине души он побаивается. Побаивается, что свет все-таки проникнет сквозь отверстие в соседнюю комнату. Но старается держаться бодро.

— Ребята, сейчас мы сядем за карты. По моему сигналу каждый из вас повторит вслед за мной все, что я покажу. Но говорить можно только о картах, и ни о чем другом. Ясно?

Они уселись за стол и начали играть. Их было четверо, поэтому каждому поочередно приходилось пасовать. Спустя некоторое время они услыхали, что кто-то поднимается по лестнице, и Хорбер сказал:

— Теперь я сыграю соло.

Он положил карты на стол, на цыпочках подкрался к стене и заглянул в отверстие. Потом высунулся из-за ширмы и знаком подозвал Хагера. Тот надолго прилип к отверстию. Наконец Хорбер потянул его за рукав:

— Дай сыграть и другому, Хагер.

Форст лишь взглянул в отверстие, обернулся к сидящим за столом и многозначительно подмигнул. Потом отошел от стены и присоединился к остальным: